Волошин Николай Павлович (род. 25 января 1939 г.) заместитель директора РФЯЦ – ВНИИТФ по связям с общественностью (с 2004), доктор технических наук (1989), профессор (2001), лауреат Государственной премии СССР (1982), лауреат премии Правительства РФ (1999). По специальности инженер-электрик прошел путь от инженера (1961) РФЯЦ – ВНИИТФ до начальника Департамента разработки и испытаний ЯБП Минатома России (1996).

Непосредственный участник воздушных и подземных испытаний ядерного оружия и мирного применения ядерных взрывов, переговоров по выработке протоколов к Договору об ограничении подземных испытаний ядерного оружия и Договору о мирных ядерных взрывах, подготовки и проведения визитов советских (российских) и американских экспертов на Семипалатинский и Невадский испытательные полигоны, подготовки и проведения совместного эксперимента по контролю и многих других работ, связанных с подготовкой межправительственных соглашений и договоренностей по ограничению и запрещению испытаний ядерного оружия.

Круг научных интересов – физика высоких плотностей энергии, лазерная техника, взрывная дейтериевая энергетика, радиационная медицина.

Награжден Орденом Почета(1996), орденом «За заслуги перед Отечеством» IV ст. (2003), многими медалями. 

external link, opens in a new tabЯ в отрасль пришел когда мне было 23 года и сейчас уже работаю 49-й год. Отрасли всего 65 лет будет в сентябре(2010г.). Поэтому есть что вспомнить и о чем рассказать. Закончил я радиотехнический факультет Уральского политехнического института в Екатеринбурге, тогда он Свердловск назывался. Был распределен на авиационный завод в Казань, но проработал там всего полгода и старший брат, который работал тогда в закрытом городе Челябинск70 (Челябинск50 он тогда назывался), предложил перейти туда работать. Через полгода, с согласия предприятия, я перешел работать туда. И застал последнюю сессию воздушных ядерных испытаний. В 1963 году был заключен договор о запрете ядерных испытаний в трех средах, а в 1962 году и США и Советский Союз завершали отработку определенных зарядов и стремились за октябрь, ноябрь, декабрь-до нового года завершить испытания того, что было подготовлено к испытаниям. 

С.К. Чем была вызвана потребность завершения испытаний? 
Дело в том, что мы всегда как страна шли вслед за США и примерно отставали на 4 года, грубо говоря, они первый заряд испытали в 1945, а мы – в 1949 году. Что бы они ни сделали – межконтинентальный запуск - мы попозже, нейтронную бомбу – мы попозже, все, за исключением испытаний на людях – это Советский Союз не проводил. Они в 1945 году сбросили на Японию два заряда. ( Мы по этому пути не пошли, я считаю, и правильно сделали, по-людски.) К 1963 году уже поняли вред воздушных ядерных испытаний – это распространение радиоактивности по всему земному шару, особенно при больших воздушных взрывах. Когда в 1961 году взорвали 50 мегатонн, и ударная волна обошла несколько раз земной шар, и плутоний распространился по всей поверхности, тогда пришло понимание того, что воздушные испытания нужно запретить. И если испытывать, то только под землей камуфлетно без выхода радиоактивности в атмосферу. И поэтому была поставлена точка заключением в 1963 году такого договора. Мы стремились тот предыдущий задел, который был подготовлен, успеть испытать и проверить работоспособность, чтобы можно было соблюдать паритет с теми разработками, которые были у США, поскольку мы, я повторюсь, шли всегда вслед за ними. 
С.К. Т. е. нам это было выгодно? 
Не столько выгодно, сколько необходимо, нужно было это завершить, для того чтобы потом уже в 1964-1965годах переходить к подземным испытаниям, развивать новую технику, новые приборные и аппаратурные комплексы. Вообще изменилась сама система испытаний, поэтому на старой базе, технике и на всех методиках, которые существовали, мы должны были завершить воздушные испытания.
С.К. А чем занимался ваш завод, когда вы приехали в Снежинск? 
Когда я приехал в Снежинск – это был второй ядерный центр, который был создан на 9 лет позже чем первый, в связи с тем что и в США тоже после первого в Лос-Аламосе, был создан второй в Ливерморе. У нас второй ядерный центр был организован для того чтобы можно было осуществить идеи, которых накопилось уже много на старом объекте. И там были люди, которые могли разработать что-то новое. 
С.К. Кто руководил новым проектом? 
В начале с 1955 по 1960 – К.И.Щёлкин, а в 1962 году, когда я пришел, научным руководителем был академик Е.И.Забабахин именем которого сейчас назван этот институт. Директором с 1964г. был  Георгий Павлович Ломинский, он проработал на этом посту 25 лет; главными конструкторами были А.Д.Захаренков по линии боеприпасов и Б.В.Литвинов по линии ядерных зарядов. Литвинов Борис Васильевич к прискорбию недавно скончался. 
Я подключился сразу же к делу, а в 1963 году прекратились испытания и два-три года это 1963-1965 мы готовились уже к испытаниям в новых условиях. Затем я отошел от той тематики, которой начал заниматься в 1962г. Тогда еще молодой специалист в составе рабочей группы я участвовал в разработке  специального радиодальномера для воздушных испытаний, который определял бы расстояние между бомбой сброшенной с самолета и самолетом – лабораторией. Лаборатория фиксировала развитие огненного шара при взрыве и фиксировала другие параметры. А бывало, что по метеоусловиям с земли не видно (например, тучи), и тогда самолет-лаборатория поднимался в воздух и фиксировал сброс. А для того, чтобы точность измерений была хорошей, нужно было в момент срабатывания знать точное расстояние от точки взрыва до самолета-лаборатории. 
Кстати, когда в 1961г. испытывали 50-ти мегатонник, самолет-лаборатория был на расстоянии около 50 км от места взрыва. На нем находились маршал Москаленко и министра Славский. 
С.К. Это «кузькина мать» была? 
Да. А уже в 1962 году в этих же корпусах испытывались другие заряды. И Саров, старый объект, и наш ВНИИТФ, мы в эту сессию участвовали. Потом перешли к подземным испытаниям. Там уже совсем другая обстановка и другие условия. Кое-что можно точнее измерить, кое-что нельзя измерить совсем, потому что взрыв происходит не в атмосфере, а в горной породе. 
С.К. Взрывы в атмосфере проводились только на Новой Земле?
Нет, там и в Семипалатинске, но мощные заряды взрывали только на Новой Земле.
С.К. А как вы жили на Новой Земле? Где? В чем? 
Это отдельная песня. Новая Земля состоит из двух островов: южного и северного.  Есть рабочий центральный поселок в Белушьей Губе – это южный остров, где находится база и научно испытательная часть, все приборы. И прямо из этого поселка можно было фиксировать взрыв, который происходил за 200-300км от этого места. Второе опытное поле было ближе к северу от того места, над которым обычно взрывали. 
Жили как? В центральном поселке еще более-менее, двух-трех этажные дома были. Это Архангельская область и в Архангельск можно было попасть кораблем или самолетом. Сейчас мы проводим взрывные эксперименты без выделения ядерной энергии, только газодинамическая стадия - это до стадии начала ядерного энерговыделения, срабатывает взрывчатка, идет обжатие материала, но никаких излучений не возникает. Просто для подтверждения того, что то, что стоит на вооружении – безопасно, и работает так, как должно работать. В поселке Белушья Губа есть все: жилые дома, школа, гостиницы, связь, телевидение…. В те годы этого ничего не было, и мы были оторваны от Большой земли. А в поселке Северный суровая тундра, снег, варианты – так называют погодные явления. Всего три варианта. Третий вариант – это сильный ветер, но можно дойти хотя бы до столовой, второй – это более сильный ветер и чтобы дойти от одного дома до другого нужно держаться друг за друга, а третий вариант – это когда нужно держаться за веревку и может быть, дойдешь куда-нибудь, а лучше вообще никуда не выходить. 
С.К. Это зимой? 
Ну а зима ведь там очень длинная, даже такая шутка была: последний снег выпадает, допустим, 20 июня, а первый снег – 2 августа. И только в июле тундра цветет. Но бывали годы, когда лето было и 2 месяца и было тепло. 
Потом в 1965 году мы стали готовиться к подземным испытаниям, и мне пришлось, и довелось, и посчастливилось, я считаю, участвовать в разработке методики, которая заменила метод огненного шара в воздухе на метод грунтового шара под землей. В породе тоже распространяется ударная волна, но на короткие по сравнению с воздухом расстояния, поскольку плотность среды в десятки, сотни раз больше чем в воздухе. Поэтому там все близко относительно самого заряда. На расстоянии десятков метров, устанавливают датчики, к которым подходит ударная волна. Для определения мощности используют данные, полученные от датчиков, и расчетные зависимости распространения ударной волны по конкретной горной породе.
С.К. А на какой глубине проводят взрыв? 
Ситуация такая: по тем расчетам, которые проводили институты имеющие отношение к горным выработкам, они определяли заглубления таким образом, чтобы никогда из этой глубины на поверхность не вышла радиоактивность. Но если, допустим, что-то просочилось, то спустя, столько-то часов коротко живущие изотопы распадались, и никакого вредного влияния не было. Это, грубо говоря, 120 кубических корней из мощности. Если 120 корней из 27 килотонн, то заряд нужно заглубить примерно 360 метров. Если мощность больше, значит еще больший уровень заглубления. Затем выбирали гору, чтоб можно было горизонтально пройти выработку, так чтобы от точки заложения заряда было не менее такого-то расстояния до поверхности. И это все было показано расчетами. 
С.К. А диаметр шара, какой получался? 
Зависит от мощности. Радиус где-то 30-35 метров, в этом диапазоне ударную волну можно было зафиксировать как сильную, а дальше скорость её движения сравнивается со скоростью звука и идут сейсмические колебания. 
С.К. Что чувствуешь на верху? 
Ощущения наверху зависят от мощности. Если маленькая, особенно по мирным взрывам 10-20 килотонн, земля вздрогнет и все. Если мощность большая - при взрыве боевого заряда, то впечатление такое как если стоишь на платформе ж/д вагона и вдруг из под тебя выдергивают эту платформу, земля становится жидкой, ты стоишь, а она из под тебя мгновенно уходит. Впечатление конечно, особенно первые разы, сильные, потом-то мы привыкли. 
Я участвовал более чем в 30 испытаниях, причем много испытаний было не по одному заряду. Мы перешли на такие условия, чтобы не делать дополнительную штольню и в одну штольню завозили несколько зарядов сразу. Конечно, впечатление от первого испытания осталось на всю жизнь. 
С.К. Где было ваше первое испытание? 
На Семипалатинском полигоне. 
С.К. Семипалатинск – там все более цивилизовано? Там находится домик Берии.
Да, там гостиницы, там на центральном пункте, где воинская часть – штаб, научно-испытательская часть, жители. А площадка, на которую мы ездили за 100-110км, там – бараки и условия такие, от которых мы каждую субботу, если можно было, стремились на берег Иртыша, чтобы отдохнуть, помыться и опять потом ехать работать. 
Я побывал в Неваде в 1988 году, мне удалось участвовать в совместном эксперименте по контролю мощности ядерных испытаний. Известно: в 1974 году был заключен договор об ограничении мощности подземных испытаний порогом 150 килотонн и США потребовали применить метод, подтверждающий непревышение порога. Этот договор долго не был ратифицирован ни США, ни нами, до тех пор, пока не были проведены совместные испытания и выработаны меры контроля. Для этого американцы приезжали к нам, а потом мы приезжали к ним и проверяли то, что испытывали. 
 И вот тогда, в 1988 году, я смог сравнить условия в Семипалатинске и в Неваде. Как живут и работают наши и американцы, темп и режим работы. Ну конечно нашим ребятам трудно пришлось, но я могу сказать с уверенностью, что и аппаратура, и методики, и технологии у нас нисколько не хуже, а по некоторым параметрам лучше и мы больше понимали, чем они. Приведу пример: тогда нашим коллективом руководил Виктор Никитович Михайлов, бывший министр по атомной энергетике, он им многократно говорил: «…отодвиньте фургон от центра вот сюда, сделайте заземление такое-то, вот то-то, то-то…», нет, не слушали. В итоге, когда проводили совместный эксперимент, тот американский фургон, который записывал сигналы от датчиков измерения ударной волны, так тряхонуло, что он не передал телеметрию, и пришлось за 30 км приезжать за информацией в фургон, где сохранилось все записанное, а то бы все потеряли. А у нас, поставили на 200 метров подальше и, все сработало нормально.
С.К. Т.е. на бытовом плане у них лучше, а технически…? 
Технически – сопоставимо, что-то у нас было лучше, некоторые вещи для них были внове, я и в книге писал об этом. СССР предложил: давайте будем пользоваться сейсмическими методами измерения и будем контролировать непревышение порога. Это означает, что где-то на расстоянии 100 или 1000км от места проведения устанавливают сейсмодатчики и записывают магнитуду сейсмической волны, а потом пересчетом определяют мощность. При этом не нужно будет допускать людей на полигон, приближать их к испытываемому изделию и вообще много вопросов отпадает. США не согласились. Президент Рейган сказал: «нет, нужно чтобы мощность измерялась непосредственно на полигоне, а сейсмический метод имеет большую погрешность, точность зависит от трассы, по которой идет сейсмическая волна от места испытания до датчика». И тогда специалисты обеих стран стали внимательнее смотреть, а что же даст методика грунтового шара, т.е. гидродинамический метод, когда в скважину или в штольню закладывают заряд и измеряют, как ударная волна идет по окружающему грунту. 
Мы им еще один момент прояснили, для них это было новое. Мне довелось сделать доклад о том, что на кабеле, который записывает ударную волну, содержится информация о гамма и нейтронном излучении в момент срабатывания, а она не относится к мощности, а наоборот, раскрывает конструкцию. Вот я контролер, приехал к вам узнать только мощность, а узнаю гораздо больше. Как так?! Не может такого быть! Ну пожалуйста, мы показали, как на кабель наводится электромагнитная наводка, которая в себе содержит вот эту всю информацию: как срабатывает заряд; из скольких состоит узлов, как эти узлы срабатывают; все, все видно. Не поверили. Отдали им наш кабель, осциллограммы и они на две недели туго задумались. 
Потом в 1988 году в Женеве были переговоры о подготовке к совместному эксперименту, и мы говорили о том, что нужно заниматься антиинтрузивными мерами. Интрузия – проникновение в недозволенную область, а антиинтрузия – это недопущение проверяющего к той информации, которая не относится к цели контроля. Мощность измеряй себе на здоровье, а остальное ты знать не должен. Они на это внимание не обратили, во-первых, во-вторых, просто не додумались, ведь чтобы измерить параметры гамма и нейтронного излучения самого заряда есть другие детекторы, другая аппаратура и скорость и запись – все другое. 
С.К. Другие специалисты? 
Другие специалисты, которые к гидродинамике и к грунтовому шару отношения не имеют. Поэтому никто друг с другом никогда ничем не делился и друг друга не интересовал. А у нас сразу, с точки зрения экономии, попытались меньшим числом кабелей и детекторов получить больше информации. Ну, самим от себя скрывать нам нечего и потому на тех кабелях, которые предназначены для измерения ударной волны, мы ставили аппаратуру, параллельно записывали другую информацию, потом делились с другими методистами, сличали записи с кабеля и со спецдетектора, смотрели - совпадают. Поэтому когда мы пошли на совместный эксперимент, мы вот эту задачу поставили. 
С.К. Когда был проведен последний мирный эксперимент? 
В 1988 году был последний мирный ядерный взрыв заряда нашего института - ВНИИТФ. В 1989 году на Новой Земле было еще испытание. В 1990 году, так же на Новой Земле, последнее испытание, которое провел ВНИИЭФ С 1990 года мы испытания не проводим. Американцы прекратили испытания только в1992 году. 
Когда мы после совместного эксперимента в 1988 году написали протокол о контроле, то в нем было обозначено, что сторона, которая проводит испытания, должна уведомить противоположную сторону о том, что тогда-то будут проведены по плану такие-то испытания. Другая сторона уведомляет о намерении провести контроль испытаний. Так и было. В 1991 году мы контролировали два испытания США, в1992 году одно. По моему мнению, когда они поняли, что мы не проводим испытания, а они проводят, и мы каждый раз к ним приезжаем контролировать – это послужило последней каплей, для того чтобы они тоже объявили мораторий. У нас сначала Горбачев объявил мораторий, затем Ельцин подтвердил. 
Но все же, когда указом Назарбаева был закрыт полигон в Семипалатинске (а они в 1988 году в подготовительном порядке туда приезжали перед экспериментами, а мы - к ним, у нас было два полигона, у них - один) они потребовали чтобы их допустили на Новую Землю на основании все того же протокола о контроле договора об ограничении подземных испытаний. «Вдруг вы там будете проводить испытания, а мы не знаем тех условий, мы пришлем к вам контролеров, мало ли мораторий может прекратиться». Дело в том, что в 1991-1992 годах еще не был заключен договор о всеобемлющем запрещении ядерных испытаний - ДВЗЯИ. Он был заключен только в 1996 году, а до этого любая сторона могла прекратить мораторий. Поэтому США в 1993 году напросились к нам на Новую Землю. И мне в составе российской делегации довелось их сопровождать, все показывать, водить в штольню. Тогда сложилась интересная ситуация: когда они в 1988году приезжали в Семипалатинск в составе делегации были специалисты по скважинам (в вертикально пробуренную скважину закладывали заряд), а в этот раз они прислали горняков, которые делают горизонтальные тоннели (штольни), т.е., другие люди, а у нас все одни и те же. 
С.К. Ваш институт головной по этим темам? 
Да. ВНИИТФ был всегда головным. 
С.К. А была конкуренция?...... 
Да. В момент, когда мы готовились для эксперимента и будущего контроля, был объявлен конкурс: кто быстрее, лучше и качественнее сделает фургонный комплекс, который можно будет самолетом доставить в любую точку, например, в Неваду или в Семипалатинск и там развернуть и испытать. Наш институт выиграл этот конкурс. Мы сделали хороший аппаратурный комплекс, потому что тогда уже имели большой опыт. Главное мы разработали антиинтрузивные устройства, которые отсекают ненужную информацию, когда ударная волна приходит на выбранную точку в первые 100-200 микросекунд. А все события, которые интересно скрыть, происходят в первые доли этих микросекунд. Поэтому нужно отсечь эту информацию в первые 100 микросекунд и не пропустить для записи, чтобы через кабель ничего не проходило. Вот эти устройства мы сделали. Вся наша техника и технология помогли выиграть конкурс. И поэтому в 1991 году наша аппаратура, наши люди и из моего отдела поехали в Неваду. Там мы в несколько этапов провели это испытание. Этому посвящена моя книга «Доверяй, но проверяй». 
С.К. Потом вы в министерстве работали? 
Виктор Никитович Михайлов, во время СЭК'а был заместителем министра по атомной энергетике и промышленности – МАЭП, тогда так называлось министерство. По работе у нас были частые контакты и в Неваде и на Новой Земле мы работали вместе. Мой предшественник Георгий Александрович Цирков был уже в больших годах, к 75 ему подходило, поэтому Михайлов решил, что на эту должность нужен человек помоложе, но в курсе всех событий. Несколько раз он предлагал мне, но я отказывался, мне свое предприятие нравилось. Потом, было 40-летие нашего института, и он еще раз мне предложил, я согласился. И вот, с 16 января 1996 по 14 июня 2004 года я работал в Москве начальником департамента разработки и испытаний ЯБП Минатома России. Здесь произошло два события: исполнилось 65 лет, а в этом возрасте редко кого оставляли на государственной службе, и министр Румянцев сказал, что пора уходить. И в это же время Минатом прекратил свое существование. Меня включили в состав ликвидационной комиссии, и я участвовал в «похоронах» Минатома и зарождении федерального агентства атомной энергии. Румянцев стал его руководителем, а через два года его заменил Кириенко Сергей Владиленович, сначала был руководителем, а когда выпустили 137 закон, он возглавил Госкорпорацию "Росатом" в 2008 году. 
С.К. Такой вопрос возникает. Мирные ядерные испытания это ведь не просто только испытания, но и создание резервуаров для хранения ядерных отходов и определение пород и еще какие-то полезные вещи? И были ведь не совсем удачные эксперименты ? 
Да, это потому что эксперимент проводился на выброс, а на выброс лучше не делать.
С.К. Почему не возобновить мирные ядерные взрывы? 
Мы как страна вместе с китайцами на переговорах по разработке текста ДВЗЯИ – договора о запрете ядерных испытаний, всегда настаивали на том, чтобы мирные взрывы оставить под международным контролем, чтобы ни у кого не было сомнений в том, что параллельно с мирным назначением еще и совершенствуется ядерное оружие. Можно было разработать методологию, можно было проследить, что это старые чертежи, что это все было давно изготовлено и ничего не изменено. И у нас было много наработок для сверхглубинных скважин малого диаметра, для средних глубин – среднего диаметра, для большого. Все установки были проверены, испытания проведены для всех случаев и гашения фонтанов и дробления апатитовой руды, к стати очень интересный эксперимент. Я участвовал в этих двух экспериментах. 
С.К. А вот гашение газовых и нефтяных фонтанов.
Да, да на Урта-Булаке. Это был первый взрыв и изделие было ВНИИЭФ'а. В том эксперименте я не участвовал. 
Я вспоминаю другое испытание в месте Памук – это в переводе с тюрского означает хлопок, месторождение в Узбекистане. На глубине 2,5км мы подорвали заряд, тогда мы тоже пережали скважину и она перестала фонтанировать – это уникальное испытание на большой глубине, глубже него было только на глубине 2,6км – самый глубокий ядерный взрыв в мире он был проведен в СССР. 
А дробление апатитовой руды, также очень интересный эксперимент был проведен на Кольском полуострове в 1972 году и через 12 лет в 1984 году. Мы в горе проводили небольшой взрыв килотонны 2 всего. На краю куба из породы в горе содержащей апатитовую руду производили взрыв. Внизу куба была прорыта откаточная горизонтальная штольня, с боку – так называемая отрезная щель, и сам куб размерами – 60х60х60 метров, вверху завозная штольня, где изделие располагали, а внизу потом выбирали руду. Происходило так: когда на краю куба взрывали заряд, то ударная волна доходила до отрезной щели, отражалась от этой пустоты, возвращалась и вот этим двойным проходом дробила тело до тех размеров кусков, готовых к вывозу «на гора».
С.К. А эта руда потом не радиоактивная? 
Все проверено было, во-первых, мы изделие взрывали чистое – у нас есть такие разработки, в которых 99%  энергии получится за счет реакции синтеза, а синтез грязи не дает и только 1% там за счет деления. Но кроме того была придумана система отвода радиоактивности в противоположную от этого куба сторону в камеру захоронения и она там и закупоривалась, мы потом все проверяли. Через 10 лет эту руду вывезли и проверили на чистоту и отправили ее на нефелиновую фабрику, сделали из нее удобрение, посеяли и вырастили пшеницу, проверили, убедились, что там радиации нет. Тогда провели этот эксперимент снова, но уже с двумя зарядами и дробили куб больших размеров. Очень интересная работа. 
Как говорил ныне покойный академик Литвинов про США: «У них просто не было таких наработок». В мирных целях мы провели 100 с лишним взрывов, а они только – 27. Они не занимались мирной тематикой специально, просто брали подходящее изделие от оборонки. А мы занимались целенаправленно, и у нас были сделаны специальные устройства, которые для войны никак не нужны. Ну, например, зачем военным на глубине 2,5км что-то там взрывать, никакого же смысла нет, даже пункты управления и то находятся ближе к поверхности земли. Там же и температура и давление – это специально разрабатываемые изделия, они так и назывались – ядерные взрывные устройства (ЯВУ), а не простое изделие. 
С.К. Как выглядит изделие? 
У нас есть музей там – спец.площадка для мирных изделий. Когда к нам приезжал В.В.Путин, мы ему их показывали. ЯВУ представляет из себя контейнер диаметром 800мм и длиной 1,5-2 метра и в нем – заряд, который при взрыве выдает мощность около 100 килотонн. Вот как раз эти изделия готовились для переброски рек с севера на юг. Поменьше диаметром 300-400мм – для неглубоких скважин, и совсем уникальное -диаметром 250мм – просто длинная труба на каротажном кабеле. Каротажный кабель обычно используют геологи, на нем они опускают всякие приборы для определения слоев, пород и т.д. Можно и на трубах спускать, для этого подходят буровые трубы диаметром 89мм или 115мм они чуть меньше самих скважин. Скважину бурят как обычно УЗТМ-овской буровой установкой, там бур 300мм, потом ее обсаживают трубой, чтобы она не схлопывалась, а потом внутрь этой трубы опускаем изделие. Затем скважину забиваем бетонным раствором, чтобы после взрыва никаких редиоактивных продуктов на поверхность не выходило. И физика такая интересная: когда происходит взрыв, ударная волна обжимает породу и происходит "самозахлопывание" и той скважины, по которой доставляли ЯВУ, такое же происходит и в штольне. На этом же физическом принципе основано пережатие соседней скважины. В результате исключается прорыв на поверхность газов. На Памуке газовый фонтан перестал действовать не сразу после взрыва, потому что верхние слои породы были перенасыщены газом, который продолжал выходить и после взрыва. Потом постепенно все затихло. 
В Советском Союзе была бригада Героя Соц.труда Калины Николая Ивановича, он из под Львова. Он другими способами гасил аварийные фонтаны: или артиллерией или надвиганием тяжелейшей металлической плиты или еще чем-то. И всегда когда где-то происходила авария, звали Калину. Он приезжал со своими ребятами и начинал или из пушки расстреливать оголовок, или пытаться поставить новый превентор и заглушить фонтан. 
Так же в чем дело, почему происходят аварии? Нарушается технологический режим и нужно отслеживать повышение давления в скважине. Допустим, газ идет под давлением 50 атмосфер, и если за этим всем следишь правильно, даешь стравливание когда нужно, этот газ уходит, ты его собираешь в газгольдеры и увозишь. Держишь эти 50 атмосфер, как только стало 51, так ты должен какие-то меры предпринять. Например, утяжеленный буровой раствор подавать в скважину. Допустим, раствор плотностью 1,3 и начинает расти давление и вот – вот, может вырвать, делаешь плотность 1,35, и столб раствора не позволит произойти выбросу. И если все время это отслеживать, то в обычном режиме скважина работает нормально. 
Вот так сейчас происходит в Бритиш Петролиум – не проследили. В газетах уже появилось предложение пригласить советских русских, они приедут, все разбомбят, все сделают. И то что остаточная радиация будет, но экологический вред от нее будет на порядки ниже, чем от той нефти, которая разлилась по морю. Наши ученые уже сделали предварительные оценки, есть, конечно, сложные моменты, не все так просто. Лучше всего, когда скважина, допустим, пройдена в галите – в каменной соли, тогда ее пережатие очень четкое происходит, когда в глинах, тоже хорошо. А вот базальтовые породы, осадочные, песчаник, там уже нужно очень хорошо знать траекторию предыдущей аварийной скважины и траекторию, скважины, которую ты будешь бурить. Если удачно выбрано расстояние между ними и мощность ЯВУ, тогда все получится. У нас было пять таких пережатий: 4 удачных, одно нет. Потому что мы не точно знали траекторию фонтанирующей скважины. При бурении в скважину опускают инклинометр, перерасчетом показаний которого определяется её траектория.  При этом можно ошибиться на 50 и более метров. Интересный момент, когда бурят скважину в переслаивающихся породах, бурят месяц, бурят второй, ушли уже на глубину 2-2,5км, а глядь, оказывается в 100-200 метрах от тебя выходит твой же бур – вот как искривилась скважина! 
По поводу того, что американский журналист написал: давайте пригласим русских, и они нам тут быстренько все сделают. А что американские специалисты об этом думают? Я вам приведу факт. Ричард Гарвин (ему сейчас 82 года) участвовал еще в первых ядерных испытаниях в США. Возглавил группу специалистов, и они поехали в Майами посмотреть на эту аварию и подумать, а нельзя ли действительно эту скважину заглушить. 
С.К. Говорят что на юге Тюменской области, тоже что-то взрывали и делали резервуар?
Да, у нас есть резервуары для хранения газоконденсата или для хранения отходов содового производства. Сделали их в Башкирии, и они работают. Мы взрывом сделали полость, что характерно, в полости оплавленные стенки и получается такое прочное «стекло», что его можно приравнять к геологической формации. Туда закачивают вредные вещества, и они уже никуда не вытекают. Содовый комбинат в Стерлитамаке мы, таким образом, на 30 лет освободили от проблемы утилизации отходов. При изготовлении соды, есть вредные отходы, их сливали куда-то, где-то хранили, теперь для этого есть резервуар с 30-летним сроком службы. 
По мирным ядерным взрывам: не столько международное общество, сколько американцы подозревают нас в том, что если разрешим русским мирные ядерные взрывы, то они под этим видом будут делать новые ядерные заряды для обороны или наступления. Нет, поэтому давайте все запретим. Через 10 лет после вступления в силу ДВЗЯИ можно собрать международную конференцию и решить вопрос о разрешении мирных ядерных взрывов под действенным международным контролем. Но договор до сих пор в силу не вступил, а с 1996 года прошло уже 14 лет. И даже если он вступит в силу к примеру в 2016 году, то конференцию можно будет созвать только в 2026 году, где будут решать, а можно ли разрешить мирные ядерные взрывы. Б.В. Литвинов все время говорил: «науку нельзя закрыть», если сделали пулемет, то для того чтобы он потом стрелял, ну сделали ядерное оружие, так давайте полезное-то от него возьмем! 

Источник: Проект "Живая история"