Е. Брызгалина― Здравствуйте, уважаемые радиослушатели! С вами программа «Homo Science». Мы рассуждаем о том, как наука и технологии позволяют человеку взять на себя ответственность за будущее, и как в этом могут помочь научные коммуникации. С вами Елена Брызгалина, философский факультет МГУ имени Ломоносова. И с нами на связи гости эфира — Ивар Максутов, издатель, основатель образовательного проекта «ПостНаука», специалист по научной коммуникации, преподаватель философского факультета МГУ. Добрый день, Ивар!
И. Максутов― Добрый день!
Е. Брызгалина― И в студии руководитель проекта Департамента коммуникаций госкорпорации «Росатом», капитан команды знатоков телевизионного клуба «Что? Где? Когда?», популяризатор атомных технологий Константин Рудер. Здравствуйте, Константин!
К. Рудер― Здравствуйте, Елена!
Е. Брызгалина― Константин, напомните, пожалуйста, нашим радиослушателям о проекте «Homo Science», который ведет госкорпорация «Росатом». Мы уже обсуждали ядерную медицину, экологию, ледокольный флот России, говорили о том, какие каналы и форматы знакомства широкой публики с атомными технологиями сегодня популярны. У нас в гостях были профильные партнеры «Росатома» — образовательные порталы «SciOne», «N+1», «Naked Science». Сегодня у нас в гостях проект «ПостНаука». Как разрастается пространство научных коммуникаций через проект «Homo Science»?
К. Рудер― Вот вы правильно сказали — пространство именно разрастается. Нашему проекту уже почти 3 месяца. Первый выпуск у нас был 13 августа. За это время к проекту подключилось множество экспертов. Мы начали работать с основными площадками, порталами, сайтами по науке, и сегодня рады видеть представителя проекта «ПостНаука».
Идет работа с блогерами. Как мы обсуждали в первом выпуске, недавно в Сочи мы презентовали основную площадку проекта «Homo Science» сайт homo-science.ru, через который мы будем уже совместно с блогерами делать контент о науке — то, о чем мы говорили в первом выпуске.
Интерес мы видим очень большой. Есть определенный информационный голод по качественному контенту. Я бы даже назвал это такой тоской по науке, когда люди со всех концов страны спрашивают нас, интересуются не только атомными технологиями, но и вообще наукой в широком понимании этого слова.
Может быть, громко будет сказать, что ренессанс научпопа, но, по крайней мере, очень высокий интерес к этому мы наблюдаем. Поэтому приятно, что крупнейшие площадки, порталы, проекты с нами — откликаются сами, предлагают сотрудничество. Я думаю, эта работа будет продолжаться даже в следующем году.
Е. Брызгалина― Почему партнером проекта стал образовательный проект «ПостНаука»? Чем вас привлек этот проект?
К. Рудер― Во-первых, «ПостНаука» — это платформа, на которой именно ученые которые узкоспециализированы в своей области, становятся известными для широкой аудитории.
Проектов масса. Фамилии, думаю, можно не называть. Если до этого широкой аудитории были известны имена именно каких-то глобальных популяризаторов науки, то через проект «ПостНаука» именно узкоспециализированные профессионалы, специалисты вещают на широкую аудиторию. Нам это показалось очень интересным.
Также проект освещает какие-то актуальные теории, идеи, концепции, которые даже еще, может быть, не приняты академическим сообществом, но имеют место быть. Это важно и для атомной энергетики. Поэтому две этих составляющих — платформа такого узкого академического круга и широкой аудитории и освещение идей, концепций, каких-то современных областей знаний — привели нас к тому, что мы с «ПостНаукой» решили поработать совместно.
Е. Брызгалина― Ивар, вы согласны с теми аспектами, которые выделяют как особенность вашего проекта? Ведь лозунг проекта «ПостНаука» — «Всё, что вы хотели знать о науке, но не знали, у кого спросить». Сколько человек ежедневно узнает что-то про ту же атомную промышленность? Что можно спросить у ученых на «ПостНауке» в рамках проекта с «Росатомом»?
И. Максутов― Вообще всегда интересно слушать, как про твой проект говорят со стороны. «ПостНаука» — один из, условно, старожилов, что ли, этого движения популяризации науки, теперь уже, поскольку «ПостНауке» 9-й год. Начиналась она как маленький сайт, постепенно разрастаясь до издательского дома с книжной серией, с какими-то оффлайн-лекциями, с радиопередачами. И сегодня это такой проект, который движется, такая образовательная платформа, которую мы постепенно двигаем в такой ad-tech.
Действительно, с первых лет существования задачей «ПостНауки» было поменять некоторый формат того, что в России называется популяризацией науки, а в мире называется научными коммуникациями, с тем, чтобы про науку рассказывали люди, которые непосредственно ей занимаются, а не научные журналисты или разные любители, блогеры и так далее — что в целом неплохо, но без присутствия ученых в научных коммуникациях качество этих коммуникаций оказывается крайне низким.
Соответственно, наша задача была привести ученых в мир коммуникаций. И это на самом деле вопрос не узких специалистов, поскольку нет каких-то особенных узких специалистов — есть просто ученые, который день за днем занимаются добыванием знания для нас. И некоторые из них на самом деле способны разговаривать с широкой публикой. Вообще я убежден, что все способны разговаривать с широкой публикой. Вопрос в том, что не все хотят. Если отнестись к ним с достаточным вниманием и терпением, то любой ученый сможет быть интересен публике.
И оказалось, что это так. Когда мы начинали работать, нам говорили: «Ну вот, мы знаем 5-10-15 популяризаторов — они все хорошо известны. Они ходят с лекциями, мы всех их хорошо знаем». Михаил Гельфанд говорил мне такую штуку: «Ну и что, сейчас вы их всех снимите — и что будет дальше?». Я говорю: «Так мы уже снимаем десятки людей, а снимем еще сотни». Вот сейчас на «ПостНауке» за 9 лет существования было снято больше тысячи ученых. У нас есть англоязычный проект «Serious Science», который мы планируем развивать в следующем году, еще с несколькими сотнями ученых.
Сам подход и идея состоит в том, что есть люди, которые, условно говоря, думают за нас. Которые сидят в лабораториях, которые делают научные открытия. И для того, чтобы они разговаривают с публикой, не нужны какие-то особенные стечения обстоятельств. Достаточно просто дать им нужный инструментарий и немножко подготовить. И тогда коммуникация пойдет эффективно. И самое главное — что публика к этому готова, по цифрам, которые есть у «ПостНауки».
Главное, что «ПостНаука» со 2-3-го года была самоокупаемым проектом, потому что она растет. Мне кажется, это лишнее доказательство того, что этот подход оказался успешным. И приятно, что крупные российские компании, такие, как «Росатом», поддерживают популяризацию, что им интересны научные коммуникации, что они создают собственные проекты, инвестируют немалые средства в создание контента.
В частности, наш проект, который мы делаем вместе — «Путь атома», в котором выходят 4 таких курса, гида, ориентированных на широкую публику, которые популяризируют темы, которые есть в атомной отрасли. Но надо сказать, что это не только этот проект. Мы видим как дочки «Росатома», дочерние компании, тоже, по всей видимости, увлеченные идеей, которая происходит внутри материнской компании, тоже начинают инвестировать в проекты, связанные с научными коммуникациями. Это очень здорово.
Я правда надеюсь, что не только вот этот год 75-летия атомной промышленности будет таким годом научных коммуникаций, но заданный тренд продолжится и в следующие годы. Потому что за последние лет 5 мы действительно видим такой бум проектов, связанных с научными коммуникациями, различные контентные проекты, которые направлены на просветительскую деятельность, на создание проекта о науке.
К сожалению, в силу ряда обстоятельств, у нас недостаточно развитый рынок. То есть элементарно денег на этом рынке не так много. И появление крупных компаний, таких, как «Росатом», у которых есть сильная научно-техническая составляющая, и которые, конечно, заинтересованы в том, чтобы люди интересовались наукой, и чтобы так называемый научный капитал в нашем обществе рос, чтобы люди были, скажем так, лояльны науке, чтобы они интересовались наукой, чтобы дети хотели быть учеными — этого у нас пока недостаточно. Без участия сильных игроков развивать рынок будет крайне сложно.
Е. Брызгалина― Но ведь история атомной науки и атомной промышленности не всегда подразумевала такую открытость для общества. Ведь для неспециалистов атомная сфера, если мы посмотрим в историю, выглядела специфично. Вспомним, с чего всё начиналось. Ведь первые проекты в атомной энергетике носили, увы, не мирный характер.
К. Рудер― Да, мы с вами уже говорили в прошлых выпусках, что до того, как встать на гражданские рельсы, до того, как обеспечить общество мирным атомом, всё началось, по сути, с противостояния. 75 лет назад, в 1945 году бомбардировка японских городов Хиросима и Нагасаки в августе. 20 августа 1945 года в Советском Союзе уже организовано 1-е Главное управление, то есть тот орган, который впоследствии преобразован в легендарный Минсредмаш, достижениями отрасли которого мы до сих пор гордимся.
Всё начиналось сложно, всё начиналось закрыто. Поэтому почвы для популяризации, а уж тем более для широкой огласки того, что происходило, просто не было. Потому что задача была создать атомную бомбу (1949 год — испытания РДС-1), положить конец атомной гегемонии и вообще дальнейшее мирное существование человечества.
Но к счастью, постепенно всё встало на мирные рельсы. 1954 год — первая промышленная атомная станция, первый атомный ледокол в 1959 году. 60-70-е годы — уже расцвет мирной атомной энергетики, расцвет противостояния физиков и лириков, как тогда было модно говорить. Наверное, тогда были заложены первые зерна в популяризацию атомных технологий и в широкое понимание популяризации науки вообще.
Е. Брызгалина― Ну да, в конце 50-60-х вышли знаменитые фильмы, где физики фактически стали властителями умов. И спор о расхождении культуры гуманитарных интеллигентов и культуры техников-инженеров, по сути, предопределил развитие дальнейшее науки. Вспомните «Девять дней одного года», персонаж Евстигнеева: всё осмысленное появилось благодаря войне и благодаря ученым.
К. Рудер― По сути, и самая известная популяризаторская передача «Очевидное — невероятное» тоже создавалась в 60-70-е годы и просуществовала до 2012 года, если я не ошибаюсь. То есть почва была заложена тогда. Но, к сожалению, была некая просадка в 90-2000-е годы, когда молодое поколение уже не могло для себя тот канал получения популярных знаний о науке.
Просадка, очевидно, вылилась в том, что сейчас средний возраст ученых растет. Молодые ученые не так охотно, как в советское время, приходят в науку. Поэтому, собственно, для этого мы и работаем совместно — чтобы показать, что наука — это интересно, здорово, и она может быть понятной и доступной.
Е. Брызгалина― Но в СССР научный прогресс оценивался как путь в будущее. Ивар, ваши наблюдения за интересом тех, кто приходит на образовательный портал «ПостНаука»: какие темы им интересны?
И. Максутов― В отличие от традиционных форм научпоп-журналов, в «ПостНауке» принципиально не было разделения на гуманитарные и естественные науки. «ПостНаука» предлагала академическое знание без этих ограничений. То есть у нас на одной площадке одинаково присутствовали филологи, историки и философы, как вы, Елена Владимировна…
Е. Брызгалина― Спасибо.
И. Максутов― И представители естественных наук. Но тут очень важная вещь. Я не думаю, что проблемы в науке и средний возраст ученых в России связаны с тем, что у нас был какой-то провал в коммуникациях. Коммуникации, несомненно, на это влияли, но есть и другие факторы. Проблема не в том, что у нас не выпускалась какая-нибудь «Библиотечка «Квант»», и не в том, что у нас передача «Очевидное — невероятное» еще не выходила или выходила мало. Там есть более фундаментальные причины. Не факт, что все они сегодня преодолены.
Тот факт, что, скажем, образ будущего сегодня у нас в культуре оказался замутнен, что мы потеряли видение и перспективу, что образов будущего в культуре мало, а те, которые есть, связаны с какими-то апокалиптическими ожиданиями, с тем, что какой-то вирус всех нас сотрет с лица земли, зомби-апокалипсис или восстание машин — это, скорее, ближе к тому, почему наука вызывает так много страхов. Поскольку у существенной части аудитории (это мои наблюдения за последние 9 лет популяризации), у большей части аудитории наука вызывает страх, а не надежду. Отсюда возникают антипрививочники, отсюда возникают плоскоземельщики.
К. Рудер― Вот об этом мы как раз подробно говорили. Вот эта тонкая грань между лженаукой и настоящей наукой как-то стирается, замутняется. Поэтому важно людям, которые жаждут этого контента, давать правильно сориентироваться в этом русле. Потому что чем информированнее становится аудитория, тем меньше у нее страхов и сомнений.
Е. Брызгалина― А мне кажется, что Ивар пытается зафиксировать внимание на том, что люди очень часто обращают внимание на какие-то катастрофические события. 1986 — авария на 4-й энергоблоке Чернобыля. Взрывы на Фукусиме в 2011. Безопасность очень важна. Вы думаете, знание избавляет от страхов?
К. Рудер― Знание избавляет от неосведомленности, а неосведомленность — это источник страхов. Если ты не знаешь про радиофобию, если ты думаешь, что атомная станция, стоящая рядом с городом — это источник радиации, то ничего с тобой сделать нельзя, кроме как правильно и грамотно объяснить тебе, что такое радиация вообще, что такое радиационный фон. Показать на банановом эквиваленте, что даже бананы, которые ты ешь, излучают радиацию. Всё это можно подать интересно и бороться со страхами.
И. Максутов― Боюсь, что так, к сожалению, не работает. В общем, какие-то небольшие исследования, которые есть, показывают, что это не очень эффективно. К сожалению, если вы покажете людям 100 результатов исследования, и в 99 будет показано, что нет связи между вакцинацией и появлением синдрома Дауна, а в одном будет, или даже 10 тысяч исследований, и в одном будет контр-кейс, то разум, который хочет прилепиться, воспользуется этим 1 случаем из 10 тысяч, а не 9.999.
К. Рудер― Да, есть репрезентативные ошибки понимания. Это и какие-то когнитивные искажения. Но тем не менее, даже зная о том, что они существуют, с ними легче работать и пытаться что-то делать, чем говорить: «Ну, давайте примем логику этих людей». Всё-таки с ними нужно работать. И чем больше мы работаем посредством каких-то популяризаторских проектов, мы всё-таки по крупицам, но меняем это в лучшую сторону.
И. Максутов― Тут опасность в том, что вы называете популяризацией науки. Российский термин «популяризация науки» на самом деле довольно опасный. В некотором смысле он не пустой, в него закладываются разные значения. И когда вы говорите про знание, это всё-таки только одна из составляющих науки. Причем, наверное, даже не самая главная.
Научное знание является предметом интереса ученого только до тех пор, пока оно добывается. В момент, когда оно добыто, оно перестает быть интересным. Его пытаются перепроверить, опровергнуть и уточнить. Наука — это практика по добыванию знания.
К сожалению, в том, что называется популяризацией науки, на данный момент в целом большое значение имеет популяризация научного знания, но мы забываем о двух других важных компонентах. Это популяризация научного метода и популяризация сообщества, которое хранит этот метод и занимается, собственно, производством этого знания. Зачастую мы видим популяризацию анонимной науки.
Про это нужно помнить. Каждый из нас стал тем, кто мы есть, благодаря тому, что довольно сильный научный капитал был у нас сформулирован в школе, сформирован в детские годы. И то, что мы, скажем, принимаем науку, взаимодействуем с наукой и доверяем науке — это, скажем, в некотором смысле наша привилегия. Надо понимать, что обращаясь к другим группам населения, у которых был низкий научный капитал, которые не будут доверять науке, которые скорее испытывают к ней страх, нужно работать не бомбардировкой знаниями. И вот это — гораздо более сложная задача.
Е. Брызгалина― Очень важная тема. Давайте ее обсудим во второй части нашего эфира. Мы уходим на новости. Оставайтесь с нами! Это передача «Homo Science».
НОВОСТИ.
РЕКЛАМА.
Е. Брызгалина― Это программа «Homo Science». Сегодня обсуждаем то, как выглядит для общества мирный и военный атом за 75-летнюю историю атомной науки и промышленности в нашей стране. Во второй части программы, уважаемые коллеги, давайте обсудим, какие задачи для научной коммуникации с обществом актуальны сегодня. В студии Константин Рудер, на связи с нами Ивар Максутов. Ивар, давайте продолжим тему, затронутую в конце первой части нашего эфира — отношение к словосочетанию «популяризация науки».
И. Максутов― В России есть такой зверь под названием «популяризация науки». Мы довольно активно его используем. Для многих людей это очевидно. То есть они говорят: а что это за проект такой — «ПостНаука»? Или, скажем, что за «Homo Science»? Им скажешь: это, конечно, популяризация науки. Это же понятно — давно существует. Вот было общество «Знание», науку надо популяризировать.
А когда мы запускали наш англоязычный проект «Serious Science», я пытался объяснять, калькировать это словосочетание западным коллегам, они округляли глаза и не понимали, что это вообще за зверь такой, что за popularisation of silence и так далее.
Довольно быстро выяснилось, что есть большое пространство, которое называется «научная коммуникация», которое не ограничивается только присутствием науки в медиа. По сути, даже лекция профессора в аудитории для студентов — это научная коммуникация. Потому что он таким образом конвертирует студентов в будущих аспирантов, своих молодых коллег, которые будут писать статьи и формировать, скажем, его научную репутацию. Лекции для школьников — это тоже в некотором смысле научная коммуникация. Это конверсия в будущих качественных студентов. Научная коммуникация охватывает, в том числе, скажем, лоббизм, когда Академия наук хочет сделать так, чтобы государство выделило на ее существование больше денег.
И это в мире, в общем, понятная практика. Один из главных центров научной коммуникации находятся в Церне. Очевидно, почему — поскольку Церну необходимо доказывать европейскому сообществу, что, во-первых, они внутри большого огромного коллайдера не создают микро-черные дыры, которые уничтожат нашу планету, но главное, объяснять налогоплательщикам, почему на большой адронный коллайдер нужно продолжать выделять деньги. Но появился этот центр во многом потому, что необходимо было связывать десятки тысяч ученых, которые работают на этом проекте по всему миру.
Научная коммуникация — изначально это всё-таки коммуникации внутри науки. Это способ взаимодействия между учеными. Просто постепенно они переходят границы науки. И в этом смысле в начале атомного проекта наверняка тоже была научная коммуникация. Она была просто внутри научного сообщества. Профессорам нужно было как-то объяснять исследователям, своим студентам, и рекрутировать наиболее талантливых из них в молодую отрасль, которая появлялась. А в дальнейшем уже рекрутировать, например, студентов из школьников, чтобы они приходили в науку.
Всё это пространство — это научная коммуникация. И коммуникация научного знания (или то, что мы называем «популяризация научного знания») — это только одна из частей. Гораздо важнее объяснить метод науки, и на самом деле еще важнее популяризировать ученых. Объяснить, что это за такой габитус, что это за ход мыслей, что это за такой принцип существования, что это за люди такие особенные. И в этом смысле научные коммуникации как бы популяризируют научные знания, метод и институт науки.
Скажем, какой-нибудь сериал «Теория Большого взрыва» занимается как раз… Там вы почти ничего не узнаете про научные идеи. То есть научного знания вы оттуда не получите. Про метод науки тоже, скорее всего, не узнаете. Но вы увидите приятных, интересных молодых людей, которые занимаются наукой. И я иногда думаю, что многие люди заразились интересом к науке, просто посмотрев на такие интересные ролевые фигуры.
Е. Брызгалина― Ивар, вы как раз как специалист, который анализирует роль экспертов в научной коммуникации, привели пример — молодой, активный. Каким должен быть эксперт в вашем представлении?
И. Максутов― По опыту наблюдений за «ПостНаукой», всё-таки наше общество, например, довольно сексистское. В русскоязычной среде видно, что, например, если это девушка или женщина, то доверие к ней как к эксперту будет меньше. Люди будут обращать внимание на ее внешность и меньше слушать то, что говорится.
А если, например, это молодой человек, он тоже будет дискриминирован, потому что как-то вот «если борода пока не растет, то что ты нам про науку рассказываешь? Значит ты, наверное, мало прочитал». Всё равно возрастное расслоение есть не только в российской академической культуре, но оно довольно сильное. Действительно, у нас средний возраст ученого довольно высокий. И в этом смысле здорово, что есть новые проекты, кафедры, новые университеты, в которых может идти много молодых людей.
Вот «ПостНаука» занималась тем, чтобы показать науку с человеческим лицом. Мне кажется, это очень важная история. Важно показывать и создавать ролевые модели. Важно, чтобы у людей был, условно, любимый астрофизик, или любимый теоретический физик, или любимый молекулярный биолог. Чтобы в первую очередь дети имели такие ролевые модели, чтобы они могли к ним обращаться и как-то себя с ними соотносить. Но пока это место в общероссийском масштабе вакантно. У нас есть, не знаю, Гудков, Ургант или Познер, а вот такого своего Карла Сагана у нас на данный момент, кажется, нет.
Е. Брызгалина― Мы сегодня вспоминали историю атомного проекта, засекреченных физиков СССР. Во всех ли случаях голос науки должен быть персонально узнаваемым?
К. Рудер― Елена, смотрите, мы тут затронули интересную тему популяризации ученых. Это оборотная сторона медали популяризации науки. Тема непростая, потому что ученые-профессионалы зачастую несерьезно, а иногда даже негативно относятся к самой идее популяризации науки.
Начиная от Ломоносова, через писателей-фантастов, через Стивена Хокинга и Капицу мы видим, что нужно действительно популяризировать образ и личность ученого. Тот же Сергей Петрович Капица говорил, что не нужно примитивизировать науку для толпы, не нужно превращать ее в зрелище в худшем понимании этого смысла. Не нужно заниматься профанацией науки. И учитывая его великую роль в популяризации, он всегда балансировал на этой грани — не свалиться в науку-науку и доступно и грамотно это всё показать людям.
Мы уже даже сказали про сериал «Теория Большого взрыва». Но на минуточку: авторы прямым текстом называли идею этого сериала, даже в американских СМИ — это популяризация науки. И как эффект от сериала «Теория Большого взрыва», набор на физические и химические кафедры ведущих профильных технических ВУЗов США увеличился примерно на 7-8%.
То есть как бы мы ни пытались избежать для настоящих ученых такого коробящего, может быть, негативного контекста фразы «популяризация науки», крупнокалиберные способы популяризации — такие, как сериалы, когда прямо идешь и доступно и понятно рассказываешь людям, что это такое — они действительно работают. И не только у нас в стране, но и за рубежом.
Е. Брызгалина― Дорогие друзья, давайте расставим акценты. Ивар, вы, как преподаватель философского факультета, наверняка уже привыкли ставить оценки. Как бы вы оценили по этим трем выделенным вами аспектам научные коммуникации с точки зрения знаний, метода и сообщества? Самая высокая оценка у нас в России, с учетом контекста — чему бы вы поставили?
И. Максутов― О, это сложно. Я вообще очень боюсь выставлять оценки. Всегда кто-то оказывается обиженный. Я сейчас с трудом справляюсь на факультете с этой задачей. Поэтому хочется уклониться.
Е. Брызгалина― Тогда давайте по-другому: самая низкая оценка — это то, куда нужно вкладываться, что нужно подтягивать. Вот по-вашему, в научных коммуникациях какой аспект отстает?
И. Максутов― Мне кажется, что научные коммуникации в целом пока отстают. Скажем так, в научных коммуникациях работает очень много интересных профессиональных людей. Все эти издания, которые назывались… У нас внутри может быть какая-то корпоративная борьба — не корпоративная, а, в общем, какое-то соревнование — но мне кажется, что сам по себе этот рынок пока мал. Хотелось бы, чтобы сюда скорее пришло больше игроков, таких, как «Росатом». И хотелось бы, чтобы больше людей обращало внимание на научные коммуникации, понимало, что за этим стоит в целом развитие всего общества и прогресс общества.
Потому что чем лучше люди будут понимать, как устроена наука, тем больше у них будет доверия к науке, тем больше ресурсов будет выделяться на науку, а не на условную гомеопатию, например, или на какие-то альтернативные способы лечения. Тем меньше будет возникать вопросов по поводу строительства новой атомной электростанции. Потому что это действительно один из самых чистых источников энергии сегодня. То есть спорить с ним альтернативной энергетике очень сложно. И так далее.
И мне кажется, мы неплохо транслируем научное знание. Там есть вопросы, но мы неплохо это делаем. Я думаю, что тут можно поставить крепкую четверку. Сделать скидку на то, что хотелось бы, чтобы этого было еще больше. Чтобы было больше передач, скажем, на федеральных каналах.
А с научным методом всё очень плохо. Я тут скажу: единица или двойка. Потому что про это почти никто не говорит: как мы знаем, что мы знаем; как мы добываем это знание, как оно попадает к нам на тарелку; почему мы получаем его сразу в очищенном виде и не объясняем, как устроен весь процесс.
И с популяризацией науки скорее на троечку. То есть да, у нас есть заметные ученые, но у нас нет таких прямо суперзвезд. Это еще штука, над которой нам предстоит работать. У нас пока нет своей «Теории Большого взрыва» — имеется в виду сериал, а не астрофизическая теория. Вот над этим, я думаю, нам тоже еще предстоит работать.
Е. Брызгалина― Константин, наш эфир завершается. Пожалуйста, подведите итоги. Госкорпорация «Росатом» и образовательный проект «ПостНаука» — можно ли ожидать более высоких оценок для научной коммуникации в России, в том числе в результате проекта «Homo Science»?
К. Рудер― Вообще в рамках научной коммуникации научное сообщество, по сути, должно выступать ретранслятором науки в широкие массы. Я думаю, с этой частью задачи мы справляемся весьма недурно. Мы не успели поговорить вообще про концепцию интеграции. Это гид «Росатома». То есть за определенный промежуток времени на портале публикуется некий набор статей. В этом плане, учитывая охват и учитывая какой-то фидбэк аудитории, крепкую четверку поставить можно. Это и формат тестов на портале, это и формат лонгридов.
Если мы будем, как Ивар уже правильно сказал, искать другие каналы по расширению аудитории, по трансляции науки в широкие массы (сериалы, фестивали, какие-то выставки, образовательные передачи), мы в перспективе 1-3 лет можем с крепкой четверки выйти на крепкую пятерку.
Но работа это непростая. Понадобится взаимопонимание между учеными, между сообществом ученых, между ретрансляторами этих технологий и действительно между массами, между аудиторией, которая эти знания хочет получить. А это самое слабое звено этой коммуникации.
Е. Брызгалина― Сегодня в программе «Homo Science» мы говорили о том, что именно рассказать людям об истории мирного атома, почему наука должна говорить от первого лица, и что, собственно, такое научные коммуникации. С вами была Елена Брызгалина, специалист по философии науки и образования, философский факультет МГУ. В программе участвовали Ивар Максутов, основатель российского образовательного проекта «ПостНаука», и Константин Рудер, руководитель просветительского проекта госкорпорации «Росатом», популяризатор атомных технологий.
Уважаемые слушатели, читайте, смотрите, думайте, будьте ответственны! Ответственны, например, за собственное и коллективное здоровье. Соблюдайте санитарные рекомендации, используйте маски, если вы находитесь в закрытых помещениях или общественном транспорте! Доброго дня! Будьте здоровы!