На вопросы электронного издания AtomInfo.Ru отвечает Юрий СТУЖНЕВ. Почти десять лет Юрий Александрович занимал должность главного инженера реакторной установки "Первая АЭС", а с 1990 года являлся начальником реакторной установки "Первая АЭС".
- Юрий Александрович, хотя эта история известна, да и Вы нам про неё рассказывали - но всё же, давайте напомним читателям, в какой день была пущена Первая АЭС.
- 26 июня 1954 года. Именно в этот день.
А 27 июня 1954 года в газете "Правда" было опубликовано сообщение о том, что в Советском Союзе пущена первая в мире атомная электростанция.
С тех пор так и повелось, что многие считают днём рождения Первой в мире 27 июня. На самом же деле, пуск произошёл 26 июня, когда на реакторной установке был получен пар, и этот пар был подан на турбину, а турбину включили в систему "Мосэнерго".
Если же хотите максимальной ясности, то в паровой режим с подачей пара на технологический конденсатор станция была переведена 24 июня 1954 года.
Люди, которые участвовали в пуске, всегда называли дату 26 июня. Она указана и в некоторых официальных документах - например, в докладе Молотова Хрущёву.
Спросите, почему день тянули с объявлением о пуске? Понятно, почему. Выжидали, всё ли будет в порядке.
- Комиссия из Москвы была 27 июня?
- Да, 27 июня. Предвосхищая вопрос - да, случился классический визит-эффект. Перед приездом комиссии сработала АЗ, поэтому была команда срочно выходить на мощность, пока комиссия переодевается. Мне об этой истории рассказывал С.А.Болонкин, как раз его смена тогда работала.
Путь на АЭС
- Юрий Александрович, давайте вспомним - как Вы попали на Первую АЭС?
- Долгая история, начну издалека.
Я родился на Украине. Отец у меня был военнослужащий, его болтало по всему Советскому Союзу. Перед войной его направили в Васильков, небольшой городок, в котором была киевская ПВО. Там наша семья и осела.
В Василькове я в 1957 году кончил 10 классов. Как детей военнослужащих, нас определяли в русскую школу. Кстати, попасть в неё было очень тяжело.
После школы поступал в киевский политехнический институт. Получилось неудачно, не набрал баллов и пошёл работать. Почему меня к технике потянуло? Так у нас неподалёку аэродром был. Пацаны железяки таскали всяческие, магнето, клёпки, и я от них не отставал.
Далее сложилась такая ситуация. Мать у меня сильно приболела, у неё был рак. Отца не было. Сестра вышла замуж, тоже за военнослужащего, и они уехали. Нужно было как-то дальше жить.
На наше счастье, в городе Обнинске жил двоюродный брат. Он договорился с матерью устроить меня здесь.
Я приехал в Обнинск, определился лаборантом в главный корпус к физикам. Работа у лаборантов обычная - паять, лудить. Во время экспериментов расставлять источники, датчики.
Сначала было интересно всё. Потом наскучило. Учёные делали себе диссертации, а я повторял для них одно и то же. Естественно, работа превратилась для меня в сплошное, если так можно выразиться, уныние.
Помогала учёба. В 1958 году я поступил в вечернее отделение МИФИ. Часто путают, говорят, что отделение работало в нынешнем здании техникума. Не было тогда этого здания! Отделение размещалось там, где сейчас школа Шацкого, и в подвале дома Школьная 7, где сейчас отдел образования.
А здание техникума построили только к нашему третьему или четвёртому курсу. Да, вам будет интересно - на третьем курсе на наше отделение поступил Володя Поплавский.
Жил я в общежитии на улице Школьной, дом №7, в комнате со Славой Степановым - потом он стал начальником 75-ого здания. Как настоящий советский начальник, уходил он на работу рано, возвращался поздно.
Я поговорил со Степановым. У него был приятель, Павел Николенко, заведовал на АЭС службой КИП. Он, в свою очередь, сходил к Георгию Николаевичу Ушакову, являвшемуся начальником установки. Начальником, не директором! Не было у станции директора.
В ноябре 1959 года в конце концов попал я на станцию. С момента пуска прошло всего пять лет, и мне повезло работать с теми людьми, которые присутствовали на пуске.
Хочу на этом моменте остановиться особо. Когда станцию пускали, эксплуатационный персонал набирали из Челябинска-40. У них были опыт и железная дисциплина.
Как было поставлено дело при Ушакове? Очень жёстко, требовательно. Выполнение регламента, дисциплина... Не нравится? Катись, извините за выражение, к едрене бабушке!
И вот я в свои 19 лет попадаю на здание. А там вовсю развёрнуты работы по Белоярке по перегреву пара. Убрали установку ПВ-3 (работы по твэлам для подводного флота), поставили ПВ-2 - повторение схемы Белоярской станции.
Отрабатывали тепловыделяющие элементы. Это было непросто, потому что для Белоярки предлагалась двухпроходная схема. Задача была прогнать через твэлы воду и получить пар с температурой 500°C.
Почему такая высокая температура? Дело в том, что тогда не было специальных турбин для водо-водяных аппаратов, поэтому взяли попроще, с высокими параметрами, для обычной станции. А мы испытывали твэлы, чтобы можно было пустить Белоярскую АЭС.
Довольно рискованные были эксперименты. Было несколько случаев, когда "пережигали" ТВС. Но на тот момент мы в плане безопасности ушли далеко. Появилось понимание проблем. Фильтры ставили в вентсистемы, гидрозатворы.
Безопасности установки Первой АЭС уделялось очень, очень много внимания. Ещё учитывали то, что мы в двух километрах от города. Не могу сказать, что были экстремальные случаи с точки зрения загрязнения. Всё локализовывалось.
Я работал именно на этой петлевой установке ПВ-2. Требовалось большое внимание. Работал в смене. Спать за пультом, читать газеты, слушать радио - об этом даже думать не приходилось. Такая была железная дисциплина.
Тепло и космос
- Турбина ещё стояла? То есть, станция в этот период ещё работала как АЭС, или это уже был исследовательский реактор?
Турбина была установлена сразу, в 1954 году. Её привезли из Москвы. А эксперименты начались в конце 1955 года или начале 1956 года.
Когда нас перевели в разряд экспериментального реактора, начался большой объём экспериментальных работ, эксплуатировалось много петлевых установок и было частое срабатывание защиты.
Держать турбину в режиме "поднялись-шлёпнулись" стало невыгодно. И думали над тем, как сделать сетевой подогреватель для того, чтобы не греть атмосферу. Сначала у нас был брызгальный бассейн, грели атмосферу. Поставили подогреватели - начали подавать тепло на обогрев города.
Напротив нас в 100 метрах стоит здание ТЭЦ. У них своя турбина на 11 МВт. Она для нас и всей промплощадки являлась аварийным источником электроэнергии. На ней были котлы, которые грели город, а мы включались в их систему обогрева города. Когда есть пар - давали, когда срабатывала аварийная защита - они подхватывали, так и работали.
- ТЭЦ газовая была?
Да, газовая. Здесь недалеко газопровод проходил, Дашава-Ленинград. Мы брали оттуда газ, которым грели котлы, обеспечивавшие город теплом.
Город был небольшим, он стал интенсивно развиваться после 1965 года. Когда я приехал, всё кончалось железнодорожной станцией. Там стоял большой гараж строителей. По улице Ленина находились строительные бараки, а дальше всего пара домов. Я, как попал сюда в декабре месяце, застал ещё забор, зона была, не пускали.
Постепенно город становился городом. Ликвидировали зону, открыли ресторан "Столбы", а ходить в него некому! Поэтому ресторан закрывали/открывали несколько раз, пока его не освоили моряки. Всё женское население разобрали себе, для гражданских никого не осталось. Приходилось ездить на танцы в другие города. Молодёжь была, но такого возраста, как мы, почти никого не было. Так мы и жили.
Вернёмся к станции. Полгода были эксперименты на петлевой установке для Белоярки, потом активно начались работы по космосу. Это система Пупко. За экспериментальную петлю "Бук" ответственным был С.А.Болонкин. Параллельно начались работы по "Топазу".
Довольно долго и тяжело всё проходило, потому что твэл под 2000 градусов, всё светится, вся гадость выходит, а трудящиеся должны работать.
Нужно отдать должное - мы быстро приспособились к большим фонам. Автоматом мыли тракты, убирали грязь.
Из-за космоса у нас было много нововведений. У нас же станция, давление под 100 кгс, потом снизили на 60 кгс, потому что оказалось ненужным такое высокое давление. А космонавтам-то нужен вакуум в петле! Это же космос. А я хочу сказать, что высокий вакуум - это гораздо сложнее, нежели давление.
У Пупко люди работали активно, стали постоянно поставлять нам экспериментальные каналы ЭГК, нужно было их испытывать. Сложность была в том плане, что не дай Бог что-нибудь произойдёт по вине эксплуатационного персонала.
Изделия, которые нам поставляли на испытание - это очень дорогая вещь. Это уран высокого обогащения, количества большие, и это была программа, которую непременно нужно было выполнять - постоянно звонили из главка, интересовались, как идут испытания.
Вот… Мне повезло, что я попал в такой коллектив. Он создавался людьми, которые знали, что такое энергетика, что такое активность, знали, как всё должно быть. Образовался коллектив, цельный и единый в достижении поставленной задачи. Не нужно было гнать кнутом или подталкивать.
Я попал к Г.Н.Ушакову, который работал начальником смены в Челябинске, он был мужик жёсткий, но справедливый. Это был настоящий хозяин.
Если нужно сейчас сделать установку, то сначала, будь добр, выпусти проект, утверди его, согласуй, получи оборудование... Это времени чёрт знает сколько. Ещё обоснование по безопасности не забудьте.
Учитывая опыт мужиков, которые работали в Челябинске, Ушаков брал на себя всю ответственность. Правда, потом мне это здорово аукнулось, когда я стал главным инженером. Все шишки полетели на меня - установка есть, а проекта нет. Надо отдать должное руководителям института, которые заставили конструкторский отдел, чтобы те выполнили проекты по уже существующим и находящимся в эксплуатации установок.
При Ушакове я начал работать оператором на экспериментальной петлевой установке. Это был четвёртый разряд, по-моему. Было так - коли учишься, проявляешь интерес, по служебной лестнице двигали быстро. При Ушакове я дорос до инженера управления реактором.
Да, что забыл сказать. Ещё посчастливилось мне поработать на установке ТЭС-3. Она стояла с левой стороны от здания. Установка фэёвская. Делали её на Электросиле. В Ленинграде, на Кировском заводе. Она, в значительной степени, повторяла лодочный аппарат, только малой мощности. Пульт полностью повторял управление лодкой, один рычаг двинул и машина автоматически пошла на мощность.
- Прямо так четыре самоходки и стояли?
- Так и стояли. Один самоход - это реактор, второй - первый контур с циркуляционными насосами...
- Закапывали их?
- Ну как закапывали? Вырыли траншею, загнали туда, перекрыли плитами и забросали землёй.
- Полностью под землёй они оказались?
- Нет, бугор был.
Но всё равно, это первая установка подземного размещения.
(Смеётся). Управлять ей было очень просто.
- А перегружать как? Откапывать установку?
Конструктора всё предусмотрели для этого. Сверху был люк, и топливо вынимали автокраном.
- И действительно перегружали?
- А как же? Загрузили, поработали, а потом выгрузили. Всё очень просто - ставишь на реактор контейнер, а потом втягиваешь в него тепловыделяющие сборки. Контейнер завозили в центральный зал Первой АЭС и разгружали. Проблем не было, всё было отработано.
Инженером управления на ТЭС-3 я проработал недолго. Могу случай такой вспомнить. Когда на станцию приезжал Юрий Гагарин, то его водили по АЭС, а потом решили показать эту установку. Я как раз дежурил. Он пришёл и восхитился: "Вот это похоже на космический корабль!". Почему? А потому что тесновато у нас было.
Время шло. От нас уехал Ушаков, его забрали во ВНИИАЭС. Остался за главного Коночкин Владимир Герасимович.
Когда я стал главным инженером, а затем начальником здания, я очень много взял от стиля руководства Ушакова. А у Коночкина был другой стиль. Он интеллигент, он делал дело как положено, но не так нахраписто, как Ушаков.
Мне Владимир Герасимович помог. Где он меня присмотрел, не знаю. Но однажды вызвал и сказал: "Слушай, тебе нужно вступать в партию".
Таков был порядок. Хотя он не очень это дело приветствовал, но обязал меня вступить в партию, а после этого я стал начальником смены.
На этой должности я проработал долго. Хотел уйти на Чернобыльскую станцию, на ледокол "Ленин", но как-то всё мимо просвистело. Многие ушли, а я, пока кончал институт, оказался в положении, когда везде всё было набрано.
Потом Коночкина сменил Виктор Сергеевич Северьянов. Он участник войны, мужик интеллигентный, очень много работал в ФЭИ, был на физпуске. Критстенд у них был под директорским кабинетом института, даже пару раз там вспышки были, перебирали. Спокойный, но требовательный.
Трегубов Владислав Борисович был у него главным инженером. Не так долго был. Из Обнинска он уехал, работал ЗГИ на Игналине, потом уехал на Костромскую АЭС.
Однажды Северьянов меня удивил. Я работал в день начальником смены. Он меня вызвал и сказал: "Юр, вот тебе ключи от кабинета, занимай место". Я только и смог: "Виктор Сергеевич, всё должно быть согласовано, должен быть приказ". Ответил: "Будет тебе приказ".
Главный инженер и начальник РУ
Так я стал главным инженером, это было в начале 80-ых. Ответственность огромнейшая! Много комиссий, нужно много знать правил, нормативов. Потом Чернобыль добавил. И у нас были неприятности, ТВС пухли прямо в зоне реактора, мы не могли их извлечь. Я провёл много времени на реакторе, дневал и ночевал. Даже в отпуск не мог уйти, пока не разгрёб дерьмо, хотя главный был Северьянов.
Главный инженер - это технарь, мне это нравилось. Появилось много новых нормативных документов. И нужно было приводить установку в соответствие с ними. Нужно отдать должное руководителям института, денег не жалели. Слово "безопасность" было основным.
Очень большой объём работ был по термоэмиссионному преобразованию, всё прошло очень хорошо.
Три раза участвовал в продлении ресурса работы установки. У нас это проходило по высшей категории. Министр давал указание создать комиссию, привлекали специалистов со всех институтов Союза, ежемесячно собирались и намечали программу - что нужно испытать, что нужно проверить, металл, трубопроводы первого контура, запорную арматуру, контрольно-измерительную аппаратуру, электрооборудование. Всё было на очень высоком уровне.
В чём нам повезло? Отношение и к нам, и к станции нашей было особое.
Например, к работам привлекали доктора-материаловеда Быкова, имевшего всероссийскую и даже общемировую известность. Давалась команда - проверить металл. Стужнев должен вырезать, сделать образцы, Быков испытывает, готовит результаты.
По всем правилам, все вырезки должны изучаться независимой лабораторией. Такая лаборатория была в НИКИЭТе. Я приехал как бедный родственник со всеми бумагами. Они посмотрели, увидели фамилию Быкова - всё, вопросов нет.
Кончилось у нас топливо. Рыжков был директором отделения. У него приятель - директор 12-ого завода в Электростали. Поехали - через два месяца у нас зона висит в центральном зале. Такое отношение было к Первой АЭС. Ещё и по утюгу подарили!
10-ый отдел - научный руководитель Минашин - тоже всё делал быстро. Там Володя Долгов - умница, говорил красиво, грамотно, клал слова в предложения. Очень много он помог при написании обоснования безопасности. И вообще, отношение к Первой АЭС со стороны ФЭИ всегда было только положительным.
Стал я главным инженером в 1982 году, проходит восемь лет. Появляется неприятность, цезий в эксплуатации попадает в речку. Завели дело на нас - Первая АЭС выкинула цезий. А цезий у нас - рабочее тело в каналах ЭГК. Понятно было, что или от нас, или от 224-ого здания, у них тоже зона здоровая, цезия много.
Силаев, который был тогда главным инженером ФЭИ, настроил себя убрать Виктора Сергеевича - возраст у него был большой. Что ещё наложилось - на совещании в ЦИПК Северьянов имел неосторожность покритиковать Силаева, который сидел в президиуме. Это тоже сыграло роль. И Виктора Сергеевича убрали. Остался я один.
Но тянут, не назначают ни исполнять обязанности, ни по приказу... Месяц так прошёл. Было два мнения - или меня поставить начальником установки, или пригласить варяга.
Кончилось тем, что Силаев вызвал меня и ещё одного нашего товарища, ратовавшего за варяга. Послушал обоих, потом попросил выйти. Через пять минут его секретарь попросил зайти. "Юрий Александрович, я Вас поздравляю, Вы начальник".
Очень большую роль сыграло мнение коллектива. Анализируя свою деятельность, я должен сказать, что никаких гадостей никогда не было. Действительно, были общие идеи и прекрасные специалисты.
В апреле 2002 года собрали всех бывших начальников. И нынешних, естественно - я тоже там был. Сказали, что будут закрывать АЭС. Зачем? Запаса свежего топлива - работать и работать.
- Куда его потом дели?
- Порезали и отправили на переработку. В Электросталь, наверное.
Тут какая сложность… У нас своя конструкция топлива, и в Электростали была отдельная линия, которая мешала наращивать мощности. И запрещали её закрывать, пока мы работаем. Видимо, сыграло роль это обстоятельство.
Говорили про отсутствие финансирования, но этим ведь никто не занимался. А возможности по производству молибдена у нас на порядок больше, чем у Карповского института, причём всё у нас делалось на работающем на мощности реакторе, без останова.
Считаю, что до 50-летия станции надо было дотянуть.
Ну и сам окончательный останов прошёл как-то буднично. Когда закрывают промышленные аппараты, пишется сценарий, приглашают телевидение. А здесь взвели стержни - конечно, ни мощности, ничего. Символически нажали на кнопку аварийной защиты, стержни попадали. Корреспондентам сказали, что стержни опускаются, они ничего не поняли. И всё.
Грустно, но такова жизнь. Отработала станция честно, дай Бог каждому. И мне ни за неё, ни за наш коллектив, ни за себя не стыдно.
