«А за «озеро смерти» взялись бы, если бы вам поручили?», — спросил я 34‑летнего директора отделения вывода из эксплуатации ядерно и радиационно опасных объектов ОАО «ВНИИНМ» им. Бочвара Максима Черникова. На полминуты он задумался и ответил: «Что ж, ялюблю сверхсложные задачи. Наверное, они и естьжизнь. Да, я бы взялся. Если, конечно, имеется в виду Карачай, а не одно из лунных морей»
И вопрос, и ответ прозвучали неспроста. Когда Максим Черников пять лет назад начинал выводить из эксплуатации объекты во ВНИИНМ, это казалось таким же невозможным делом, каким сегодня кажется возвращение к жизни Карачая. В 2005 году не было ни опыта, ни финансирования, ни технологий, ни методик, ни нормативной базы — ничего. Совершенно. Зато заражённых объектов, площадей и единиц оборудования только во ВНИИНМ накопилось более тысячи. Кто-то должен был первым посвятить себя этому сложному и в буквальном смысле грязному делу. Как мы говорили мальчишками — «размочить» счёт. И такой человек нашёлся. 1:0 не в пользу радиации. Первый гол забил парень, выросший под портретом Славского.
ХИМИЯ И Я
Да-да, большая фотография главы Минсредмаша на самом деле украшала стену квартиры его родителей 30 лет назад. По причине уважения, и даже некоторой влюблённости, с которыми относился к министру глава семейства — старший Черников, в должности ведущего инженера принимавший участие в возведении Ленинградской АЭС и ГХК. Однако своих приоритетов отец сыну не навязывал. Максим вспоминает, что так и не смог за всё детство толком понять, чья фотография на стене. И в отрасль попал без какой-либо протекции, скорее наоборот. Первый вуз он выбрал по принципу «ближе к дому» — поступил в МГТУ им. Баумана, на тяжёлое машиностроение. Но через год бросил университет, запустив ненавистное черчение. Два года набирался жизненного опыта, работая охранником, администратором магазина, печатником в типографии и даже начальником смены четырёхкрасочной печатной машины. В эти два года он ни на минуту не оставлял намерения продолжить учёбу — просто не знал, какое образование выбрать. Чтобы начать переворачивать Землю, как всегда не хватало малого — точки опоры. Помогла случайность. В 1995 году родители попросили сопровождатьмладшую сестру на вступительные экзамены в Московский институт тонкой химической технологии им. Ломоносова. Пришёл в институт и, увидев списки примерных вопросов по химии, неожиданно вспомнил, что сам знает предмет на «отлично». Мало того, в школьные годы несколько раз побеждал в областных химических олимпиадах. В общем, Максим Черников поступил в МИТХТ вместе с сестрой и через пять лет закончил его по профилю «синтез фармакологических препаратов» со специальностью «химик, органик, синтетик».
— Учёба шла легко и интересно, — смеётся он, — черчения-то в программе не было. Я успевал почти на одни пятёрки. Мог бы закончить с красным дипломом, если бы не единственная тройка по английскому. Но с гуманитарными науками у меня никогда не ладилось.
ВОЗМОЖНО, ГЕНЫ
По окончании вуза Черников снова завис в неопределённости. В 2002 году в столице для специалистов по синтезу лекарственных препаратов вакансий не было. «Возможно, — думал он, — если прослужить отечеству положенный год в армии, решение придёт само собой». Но пока он так думал, друзья-однокурсники судорожно искали предприятие, предоставляющее отсрочку. Нашли. И буквально затащили с собой Черникова. Так он впервые переступил порог ВНИИНМ им. Бочвара. Из-за крохотных зарплат — 6 тыс. рублей в месяц, в институте было много вакансий. Молодёжь ими не интересовалась, конкуренции между соискателями не было, брали всех желающих, имевших профильное образование. Однако большинство, пересидев опасность призыва, уходили. А Максим Черников пришёл, увидел и остался.
— Можете себе представить, — жестикулирует он, словно ведёт меня по секретным коридорам своего знаменитого предприятия, — вот здесь, в этом тигле академик Решетников выплавил первые миллиграммы советского металлического плутония. Вот на этом столе Бочварположил их в баночку и повёз Курчатову для проверки на содержание 240‑го изотопа. А вот здесь они отмечали победу. Вы понимаете, в этом месте творилась история.
— Я не знаю, как объяснить свои отношения с атомной отраслью, — продолжает он. — Слишком много случайностей, которые складываются вместе, как куски сказочного артефакта. Ушёл в детстве от фотографии Славского, долго шёлне разбирая дороги и пришёл к ней обратно. Это выше моего понимания. Может быть, гены? Но ведь гены не формируются за одно поколение.
СОЛИ-НЕВИДИМКИ
Максима заинтересовало всё и сразу. Ему всегда хотелось делать глобальное, важное, трудное, а во ВНИИНМ другим и не занимались. Даже мизерная зарплата никак не перебивала ощущения, что он пришёл туда, куда должен. Под руководством доктора наук Олега Устинова и благодаря его научной харизме новоиспечённый младший научный сотрудник сразу включился в создание технологии пирохимической переработки ОЯТ.
— В России принята технология жидкостной, экстракционной переработки отработанного ядерного топлива, — рассказывает Максим Черников. — Так называемый пурекс-процесс (от английского PUREX — PlutoniumURaniumEXtraction). Оболочка твэла удаляется, сердцевина растворяется в азотной кислоте с добавками. Затем производится экстракция целевых продуктов (плутония, урана и так далее) органическими экстрагентами, а оставшееся «варево» называют жидкими радиоактивными отходами, остекловываюти убирают в глубокие геологические породы на 300–700 м под землю. Образование большого количества этих ЖРАО — самый значимый минус пурекс-процесса. Отдел же, в котором трудился с 2002 по 2005 год Черников‑младший, изучал способ переработки ОЯТ без воды и вообще без жидкости. Роль растворителя в пиротехнической технологии выполняют соли, расплавленные при температуре 650 градусов. Именно в расплавленной соли происходит в этом случае выделение целевых компонентов; а в процессе охлаждения уже наполненные ядерной болтанкой соли застывают, и вместо большого количества ЖРАО образуется несколько компактных твёрдых брикетов.
— Когда я впервые увидел расплавленную смесь солей калий-фтора и натрий-фтора, — вспоминает Максим Черников, — мне показалось, что в мензурке ничего нет. Я тревожно сказал профессору: «Стакан-то пустой, всё вытекло». И только очень внимательно присмотревшись, я заметил едва различимое зеркало поверхности расплава. Дело в том, что коэффициент преломления света в этих солях почти такой же, как в воздухе. Удивительно красивая технология. Жаль, что до сих пор используется только в экспериментах.
РЭКЕТ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ
В конце 2005 года разработку пиротехнической технологии перевели в НИИАР, в Димитровград. В связи с чем Максим Черников, к тому времени уже замначальника отделения по обращению с ОЯТ, РАО, выводу из эксплуатации и дезактивации, нашёл дело, с которого мы начали рассказ. Своё дело — по-настоящему невозможно трудное, но нужное и, как оказалось, благодарное. Хотя и не сразу, и не вот так запросто. Он начал работать в направлении дезактивации и вывода из эксплуатации объектов ядерного наследия. Основная же трудность этого дела в новейшей истории России состояла в том, что денег на него традиционно не давали никогда.
— За следующие два года, — вспоминает Максим Черников, — я стал большим специалистом по подаче заявок и выбиванию денег на такое невыгодное с точки зрения коммерции дело, как вывод из эксплуатации. Я писал заявки на вывод плутониево‑загрязнённых объектов, на вывод законсервированных опытно-промышленных установок, на вывод хранилищ радиоактивных отходов и так далее. До 2008 года денег давали крайне мало и работа шла медленно. Зато, с точки зрения разработки новых целевых технологий, ситуация развивалась противоположным образом.
Стеснённый в средствах, Черников старался изобрести нечто, что позволяло бы выводить заражённые объекты из эксплуатации дешевле. Не традиционно заполнять законсервированную комнату кислотой, чтобы потом утилизировать получившиеся 60 и более кубометров жидких радиоактивных отходов, а как-то обойти этот очень дорогостоящий процесс.
— Придумали?
— Мы изобрели пену.
— Надеюсь, не для бритья?
— Почти такую же, только содержащую 15% кислоты.
— Кислота и пена, насколько мне известно, антагонисты.
— Ну, недаром же я по образованию органик-синтетик. Помучились, но изобрели. Теперь мы заполняем заражённый объект пеной, она стоит там от нескольких минут до нескольких часов, в зависимости от потребностей, и оседает. В итоге жидких радиоактивных отходов получается не 60 кубометров, а меньше одного. И развитию технологий, и сокращению «наследия» внутри ВНИИНМ им. Бочвара в это время помогал виртуозный способ делать два разных дела на одни и те же деньги. Каждую вновь изобретённую технологию вывода тут же отрабатывали на объектах внутри ВНИИНМ. Целевых денег не было, зато были кое-какие средства на проведение НИР.
— «Нировские» деньги мы использовали одновременно на разработку и на вывод, в качестве испытания разработки, — рассказывает Максим Черников. — В итоге получали готовые технологии и всё больше обезвреженных объектов. Сейчас коллеги удивляются: «Когда вы успели? Уже и на уране, и на плутонии, и на различных растворах технологию отработали». А вот тогда и успели, когда нам целевых денег на вывод не давали.
РЕДКИЙ СЛУЧАЙ
В 2008 году в России стартовала ФЦП по ядерной и радиационной безопасности. Начали срабатывать ранее написанные заявки на выделение денег для вывода из эксплуатации заражённых объектов. Появилась возможность обеззараживать не только отдельные установки или комнаты, но вывести из эксплуатации целый шестиэтажный корпус Б. Тот самый, в котором в своё время разрабатывался пурекс-процесс, использующийся сейчас на ПО «Маяк». Востребованность созданных с участием Черникова технологий, полученных им знаний и опыта приобрели масштаб. Ведь он один из очень и очень немногих, кто сегодня может на деле вывести радиационное загрязнение из почти любого объекта.
Дальше — больше. В конце 2008 года ВНИИНМ вошёл в состав концерна «ТВЭЛ» и получил статус ОАО. Зарплаты начали постепенно увеличиваться, и сейчас вполне удовлетворительно выросли. Выделены деньги на вывод из эксплуатации всей радиационной «грязи», накопившейся и законсервированной в институте с 1947 года. Кипит работа. Телефон Максима Черникова звонит каждые пять минут. Он коротко отвечает на вопросы, объясняет ситуацию, даёт задания. Он вместе с другими учёными Центра по обращению с ОЯТ, РАО, выводу из эксплуатации и дезактивации под управлением Михаила Радченко — первопроходец. Причём признанныйпервопроходец. Вознаграждённый не только ответственностью, но и деньгами. Один из тех, кто сейчас на пустом месте создаёт нормативную и законодательную базу, технологии и финансирование для своего дела. И, не исключено, рано или поздно, именно под руководством Максима Черникова озеро Карачай оживёт.
P. S.
Многие скажут: повезло, и будут не так уж и неправы. К сожалению, судьба Максима Черникова сегодня скорее исключение. С другой стороны — хороший знак. Будем надеяться, что подобное везение со временем будет ждать каждого влюблённого в своё дело человека.
Павел ОРЛОВ