Программа поддержки строительства 25 новых мусоросжигающих ТЭС «Ростеха» оказалась под вопросом из-за неоднозначного отношения в правительстве. Отказ от программы может лишить «Атомэнергомаш» — машиностроительный дивизион «Росатома» — большого объема заказов. Как нужно решать проблему мусора, других направлениях диверсификации бизнеса и плавучих энергоблоках “Ъ” рассказал гендиректор «Атомэнергомаша» Андрей Никипелов.
— «Атомэнергомаш» — основной поставщик оборудования для мусоросжигательных заводов «Ростеха». Были проблемы с импортом иностранной техники из-за COVID-19?
— Прежде всего бы отметил, что у нас очень высокая доля оборудования локализована в РФ. Да, были проблемы с поставками импортного оборудования не только для мусоросжигания, но и на других направлениях бизнеса. И не только у нас, по всему миру.
— Приходилось ли останавливать производства из-за пандемии?
— Весной 2020 года мы постояли меньше недели — почти все предприятия вошли в списки стратегических и продолжили работу. Разработали и применяем все необходимые протоколы, позволившие минимизировать распространение болезни.
Пандемия, конечно, отразилась на производственном процессе. Большинство оборудования мы делаем для зарубежных проектов — Турция, Бангладеш, Индия, Китай, Финляндия и Венгрия. Часть техники для одного и того же проекта может производиться в России, часть — в Венгрии или в Чехии. По правилам заказчик должен приехать на закрытие контрольных точек по приему качества изготовления, но закрылись границы, отменялись рейсы, у людей заканчивались визы.
Но мы нашли техническое средство — очки с дополненной реальностью, которые дистанционно позволяют инспектору осматривать оборудование. У нас большие планы: если удастся внедрить эту технологию, сильно продвинемся вперед.
— В России идет программа модернизации старых ТЭС. Она помогла вам загрузить мощности по производству котельного оборудования?
— В первую очередь по этой программе компании модернизируют турбины, а на котельное оборудование остается минимум. У нас буквально пара небольших контрактов на котлы для ТЭС. Но мы достаточно хорошо загружены за счет контрактов на производство котельного оборудования для мусоросжигательных заводов (пять заводов «РТ-Инвеста» в Подмосковье и Татарстане.— “Ъ”). Это один тип оборудования, но оно более сложное в производстве. В России никто раньше не занимался мусоросжиганием, мы первые освоили и локализовали японско-швейцарскую технологию Hitachi Zosen Inova.
— Как вы относитесь к критике мусоросжигающих электростанций «РТ-Инвеста»?
— Мусоросжигание — новая тема для России. Всегда есть противники нового, однако они ничего не предлагают взамен. Я был в нескольких городах Японии, где построены заводы по технологии Hitachi Zosen Inova. Они находятся в черте города, в обычном жилом квартале, недалеко от детского сада — и никакого запаха, мусора или дыма. Мусоросжигательный завод можно просто не заметить — это обычное сооружение, куда заезжают машины разного размера.
— Технологию критикуют за слишком высокую цену и подорожание электроэнергии для промышленности.
— А кто знает, как дешевле? Можно просто складывать мусор в кучу, как сейчас. Но если разобраться, то и это окажется не самым дешевым вариантом.
В России под свалки заняты 4,5 млн га — размер небольшой европейской страны, а мы просто не используем эту землю. Если общество считает мусор серьезной проблемой, то нужно искать выход, вопрос — за чей счет?
Население не хочет платить, а государство готово субсидировать только часть затрат.
Бизнес стал искать другие варианты, где можно собрать деньги. Было предложено сделать специальный тариф за выработанную электроэнергию. Можно просто закрыть эту программу, и никто не будет строить мусоросжигательные заводы. Каждый регион выберет свою технологию. Но должен быть баланс и самое главное — долгосрочное понимание, чтобы привлечь инвестиции.
— Но если новые 25 заводов возложить на энергорынок, то из-за роста цены электроэнергии в какой-то момент может встать выбор — построить мусоросжигательные заводы или новую АЭС?
— Никто и не говорит, что все 25 заводов будут строиться только за счет энергорынка. Очевидно, надо искать баланс различных мер поддержки, в том числе и со стороны государства. Вопрос должен решаться на уровне согласия общества, правительства и бизнеса.
— С какими финансовыми показателями вы завершили 2020 год?
— Год был сложным для всей страны и всего мира. Но нам грех жаловаться: работы как было много, так и осталось много. Мы справились со всеми основными задачами. Может быть, сделали чуть меньше, чем хотели и могли. Однако последние восемь лет для нас каждый следующий год проходит лучше предыдущего: 2019 год мы закончили с выручкой на уровне примерно 75 млрд руб., а 2020 год — 83 млрд руб.— неплохой результат на фоне всего того, что происходило. Мы находимся на старте периода очень быстрых темпов роста. План на следующий год — примерно 113–115 млрд руб. общей выручки, а на 2023–2024 годы — 150–156 млрд руб.
— Когда ожидаете пиков производства оборудования для атомной отрасли?
— Доля выручки от производства атомного оборудования растет опережающими темпами по сравнению с другими бизнесами. Итог 2020 года показывает, что у нас примерно 47% выручки — это другие направления либо новые продукты. Пиков мы ждем каждый год, но самыми крутыми они должны быть в диапазоне 2023–2025 годов — это для нас будут самые сложные задачи.
— Есть ли понимание, чем будете загружать мощности, когда заказы для атомного производства начнут снижаться?
— Надеемся, что существенных падений не будет: мы все работаем на то, чтобы контрактов на строительство АЭС было больше. «Росатом» — номер один в мире по строительству атомных станций, в первую очередь за рубежом. Мы довольно сильно диверсифицированы — у нас много разных бизнесов, которые мы постоянно развиваем. Занимаемся и новыми направлениями: лет восемь назад никто из нас не думал, что мы будем серьезно заниматься судостроительным бизнесом, мусоросжиганием, аддитивными технологиями, сжиженным природным газом (СПГ).
— Почему вы решили развиваться в сторону СПГ?
— Мы пошли в СПГ сознательно, потому что верим в эту технологию и в ее будущее. В России почти никто не занимался оборудованием для крупнотоннажного СПГ, и мы стали думать, какие свои компетенции можем там применить.
Мы, например, умеем делать сложные и простые, большие и маленькие насосы, а это одна из ключевых технологий для производства СПГ. Другой важный элемент — теплообменник для сжижения газа, в некотором смысле «реактор наоборот»: в реакторе жидкость превращается в пар, а в теплообменнике газ превращается в жидкость.
Выбрали эти элементы, потому что нам интересно заниматься действительно сложными вещами, которые составляют самое сердце технологии.
Кроме того, технологии СПГ близки к технологии производства водорода — еще одна модная тема, где тоже есть возможности для развития.
— Когда вы планируете ввести стенд для испытания крупнотоннажных насосов для СПГ?
— Собираемся закончить в июле.
— Почему стоимость стенда выросла с 1,5 млрд до 1,9 млрд руб.? Из каких источников будете привлекать дополнительные средства?
— Нужно было согласовать технические характеристики стенда со всеми потенциальными потребителями. Мы выполнили все их пожелания плюс непростая ситуация с курсами валют, поэтому стенд подорожал. «Росатом» решил вместе с нами выделить дополнительные деньги, чтобы достроить стенд. Иначе пришлось бы обсуждать с Минпромторгом, почему так произошло и где еще взять денег.
Проект стартовал перед карантином, и нам не остановили финансирование в разгар пандемии. Хотя было миллион проблем со стройкой: у ряда поставщиков просто было остановлено производство, были проблемы с доставкой части импортного оборудования из-за закрытых границ. Мы используем импортное оборудование, в том числе по требованию заказчиков. Кроме того, стенд должен соответствовать мировым требованиям, нормам и практикам, восприниматься международным сообществом, чтобы у российских производителей был потенциал для экспорта оборудования. Стенд достаточно уникальный — он станет третьим подобным стендом в мире и первым в России и в Европе с такими характеристиками и возможностями.
— Какой предусмотрен механизм окупаемости стенда?
— Никаких специальных механизмов нет. Главный источник дохода — испытания. Будет что испытывать — будет окупаемость.
— Цена испытаний будет регулироваться?
— Экономическое обоснование тарифов на испытания будет представлено на рассмотрение Минпромторгу. Тариф будет зависеть от объема испытаний. Чем больше единиц оборудования будет испытываться на стенде, тем меньше будет тариф каждого испытания. Сейчас подавляющее большинство оборудования для проектов СПГ завозится из-за рубежа. Чем больше импортного оборудования при сертификации и получении разрешения на применение на территории РФ будет испытываться на стенде, тем меньше будет тариф для российских разработчиков и производителей импортозамещающей продукции.
— Есть ли какой-то период окупаемости? Плановая загрузка?
— Мы отталкивались от данных Минпромторга по количеству объектов, которые предполагают ввести заказчики. Сложно сказать, насколько эти данные сейчас актуальны: прогнозы были сделаны в 2019 году, но в 2020 году рынок сначала притаился, а потом начались переносы и заморозка новых проектов. Окончательного понимания не возникло до сих пор: инвестиции по ряду СПГ-проектов у наших заказчиков остановлены. Окупить всегда хочется быстрее, но быстро не получится.
— Будут ли правила недискриминационного доступа производителей к стенду?
— Перед тем как принять решение, кто будет строить стенд, была большая дискуссия на эту тему: а как бы не случилось, что кого-то из производителей не пустят. Я скажу другое: пожалуйста, приходите все, мы всем все испытаем! Будет обычная рыночная история: никто никого не будет останавливать.
— Есть ли уже заказы на крупнотоннажные насосы, в частности, от «Новатэка» на «Арктик СПГ-2» и от «Газпрома» на Балтийский СПГ?
— Не комментируем.
— Насколько дороже стоимость российских насосов в сравнении с зарубежными?
— Цена рыночная. Мы идем со своим продуктом в существующий рынок, где есть изготовители и конкуренция. Заказчик просто не купит оборудование, если оно будет дороже.
— Есть возможная угроза санкций.
— Если заказчик чувствует угрозу, значит, он с ней как-то разбирается. Мы работаем в рынке с рыночным ценообразованием. Если есть к нам какие-то повышенные требования, то мы за это выставляем дополнительные деньги. Если все насосы испытываются один раз, а нас просят испытать три раза и каким-то особенным образом, то мы говорим «нет проблем, тогда заплатите».
Для нас это новый уникальный продукт, не могу сказать, что мы во всем разобрались и удешевили его в несколько раз. Но мы и не выставляем заказчикам счета за разработку. Наш вход в рынок — это наши расходы. В ответ мы надеемся, что из каких-то разовых сделок это превратится в нормальную плановую работу, когда мы для заказчика сделаем серию насосов, которую он будет иметь в виду. Если мы на рынке, то, значит, мы по крайней мере должны быть абсолютно на равных условиях со всеми участниками рынка.
— Можно ли ожидать в ближайшее время нового атомного ренессанса?
— Вопрос философский. С одной стороны, мы уже пережили самые черные времена для атомной энергетики: после аварии на Чернобыльской АЭС вообще никто ничего не делал. Потом в начале 2000-х по всему миру начался период атомного ренессанса — Китай объявил огромную программу внутреннего строительства, все остальные страны тоже встрепенулись. Но случилась авария на АЭС в Фукусиме, и произошел полный разворот: многие страны, Германия например, решили вообще выводить атомные станции из эксплуатации.
Сейчас все пошли вперед и позеленели, но многим почему-то продолжает казаться, что атомная генерация, несмотря на полную декарбонизацию, не очень хорошая штука.
Хотя, если оценивать по углеродному следу, атомная генерация имеет нулевые выбросы — куда уж зеленее? Всем нравятся ветростанции и солнечные панели, но прошедшая зима в ряде регионов мира, например в Техасе, показала, что у этой генерации есть проблемы с устойчивостью. На этом фоне атомная энергетика смотрится вдвойне интереснее: это абсолютно зеленая базовая генерация, которая не подвержена настолько большим колебаниям из-за погодных и рыночных факторов. Атомная станция намного дороже с точки зрения CAPEX и сроков строительства, но после запуска ее OPEX гораздо более прогнозируем.
Одна из наших задач — развенчивать мифы и правильным образом доносить информацию, что не надо бояться атомной энергии. В мире есть интерес к атомной генерации. Британия собирается открывать новое строительство, обсуждается строительство АЭС в Польше, в Чехии. Для нас с точки зрения объема рынка прежде всего интересны азиатские страны и вся Южная Америка.
— Видите ли вы перспективу в малых АЭС?
— У этого направления неплохое будущее. Современные атомные станции имеют мощность свыше 1 ГВт, но должны быть станции и с меньшей, более доступной мощностью. Малые наземные АЭС — хорошее решение для регионов за пределами крупных энергосистем, для территорий со слабой сетевой инфраструктурой, а таких мест в мире достаточно. Малая АЭС может заменить дизельную генерацию и работать в базовом режиме, например, в паре с солнечной или с ветряной энергией. Мы занимаемся этим направлением: в 2020 году с правительством Якутии подписано соглашение на строительство малой АЭС мощностью до 50 МВт на модифицированном реакторе РИТМ-200. Сейчас «Росатом» ведет проектирование станции.
Помимо наземных АЭС малой мощности мы занимаемся плавучими атомными станциями. Плавучие АЭС — хорошее решение для островных государств, а также для промышленных проектов, например для ГОКов, которые имеют конкретный срок работы и нуждаются в энергоснабжении на 30–50 лет. Мы в России уже имеем одну плавучую станцию — уже больше года на Чукотке — в Певеке — работает ПАТЭС «Академик Ломоносов» на наших реакторах предыдущей модели КЛТ-40С. Но истинная логика этого бизнеса состоит в том, чтобы иметь флот из нескольких плавучих энергоблоков: в каком-то месте блок выводится в ремонт или на перезагрузку топлива, тогда на это время туда подгоняется свободный подменный блок.
— ПАТЭС «Академик Ломоносов» критиковали за высокую стоимость. Есть ли возможность снижения цены?
— «Академик Ломоносов» — первая станция с непростой судьбой рождения. Реализация проекта — от идеи до завершения — заняла около 15 лет. Балтзавод, который занимался проектом, пережил лихие времена: менялись собственники, уходили ключевые специалисты. Но мы идем дальше: у нас есть проект «Оптимизированный плавучий энергоблок» (ОПЭБ). В прошлом году мы закончили стадию эскизного проектирования. Уже по ее итогам видно, что ОПЭБ можно сделать гораздо экономичнее «Академика Ломоносова».
На ОПЭБ ставим реактор РИТМ-200, который меньше и легче, а его единичная мощность может вырасти примерно на 25%, до 50–55 МВт в зависимости от температуры воды. Сам корпус в эскизе на 25% легче, короче и чуть уже, поэтому меньше потребуется оборудования. Кроме того, есть возможность сократить количество персонала. Снижение капитальных и эксплуатационных затрат приводит к снижению удельной себестоимости электроэнергии. ОПЭБ вполне может вписаться в рыночную ситуацию, мы видим формирующийся запрос на него. В этом году мы начали разработку технического проекта ОПЭБа, на это нам потребуется примерно два года.
— «Росатом» предлагает для Баимского ГОКа построить плавучие энергоблоки мощностью порядка 100 МВт на РИТМ-200. Каков статус проекта?
— Исходя из сжатых сроков проекта, мы предложили для Баимки промежуточную версию — модернизированный плавучий энергоблок. Корпус судна и большая часть оборудования будут производиться по проекту «Академика Ломоносова», но мы заменим самое главное — установим реактор РИТМ-200 и поставим более мощную турбогенераторную установку. Мы предлагаем поставить четыре плавблока — три основных и один резервный, который будет включаться на время ремонта или перегрузки топлива основных станций.
— Есть ли зарубежные заказы на ОПЭБы?
— Контрактов нет, но «Академик Ломоносов» подогрел интерес. Но вести обсуждение с конкретными заказчиками имеет смысл на завершающей стадии создания технического проекта ОПЭБа. Будет хорошо, если нам удастся сделать референтный блок в России. Все хотят увидеть, как объект работает у нас внутри страны, и только потом думают приобрести его для себя. Как раз блоки на Баимском ГОКе могли бы стать такой референцией с использованием РИТМ-200.
— При положительном решении по ОПЭБам для Баимского ГОКа, возможных новых заказах и с учетом строительства атомных ледоколов не было бы выгодно и рационально для «Росатома» приобрести Балтзавод или другую верфь? Рассматривается ли такой сценарий?
— Мы — не судостроители, мы — не верфь. Такой сценарий не рассматриваем, и совершенно неочевидно, что это нам нужно. Корпус ОПЭБа — это точно не самое главное в проекте, ключевая составляющая — ядерная энергическая установка. Где ты сделаешь корпус — вопрос творческий, особенно если мы говорим о зарубежных странах. Нам нравится работать с Балтзаводом, но это не означает, что это понравится нашим будущим потенциальным заказчикам за границей. Иностранный заказчик может захотеть взять на себя какую-то часть производства, как происходит и при строительстве АЭС. У всех свой бизнес: верфь должна строить корабли, а мы — делать оборудование для энергетики.
— Рассматривается ли возможность выхода на рынок проектирования судов?
— В стране есть конструкторские бюро, с которыми мы плотно работаем, и нам нет смысла с ними конкурировать. Мы точно не планируем собирать команду конструкторов рыболовецких судов, краболовов или заниматься полным проектированием ледоколов. Другое дело — отдельные интересные и сложные системы или проекты, например системы удержания сжиженного природного газа или транспортные суда с ЯЭУ. Пока для нас это больше бизнес-идея, нежели бизнес-направление, потому что контрактов у нас еще нет.
— Какие еще новые направления, связанные с судостроением, вы рассматриваете?
— Например, сейчас мы делаем заготовку винтов, собираемся делать уже сложные и крупные винты — нам нравится все большое, мы под это заточены. Планируем поставлять линию судового валопровода целиком — от двигателя до винта. Это одна из наиболее ответственных частей, как правило, производится из спецметалла с серьезными характеристиками. Не так много компаний в мире умеют это делать.