О том, что Росатом — компания технологическая и только во вторую очередь энергетическая, о том, почему некоторое время назад могло казаться иначе, о сути технологического бизнеса, а также о законах рынка, о ядерной медицине и новой энергетике нам рассказал директор департамента стратегического развития Росатома Денис Ковалевич.
Как рассказал нам Денис Ковалевич, технологии 2.1; 2.2; 2.3; 2.4 и 2.5, до сегодняшнего дня служившие обеспечению работоспособности центрального ядра Росатома, то есть военного и энергетического комплексов, в ближайшем будущем должны стать самостоятельными, независимыми центрами, вокруг каждого из которых образуются отдельные бизнесы и сектора прикладной науки. В новые бизнесы войдёт частный капитал, возможно, даже контрольный пакет акций будет в руках частного владельца.
Весь декабрь расписан по минутам. Время для интервью подбиралось неделю. Но в последний момент встреча чуть не сорвалась — нашего спикера срочно вызвали для очередного обсуждения инновационного развития госкорпорации. Но мы всё же разговариваем, в автомобиле, прорывающемся сквозь столичные пробки, мимо Кремля, к центру «Сколково». Как раз с Кремля начинает рассказ Денис Ковалевич. — Видите, всё происходит почти одновременно, — говорит он. — В апреле президент поручил государственным компаниям России разработать программы технологического развития и модернизации. Почему вопрос поставлен вне форматов программы долгосрочной деятельности и других стратегических документов? Потому что именно сейчас важно получить специальный срез и ответить на вопрос, что делается в стране по части инноваций. И я как раз сегодня докладывал концепцию этой программы на стратегическом комитете. Знаете, с чего начал? С простого тезиса: «С самого своего зарождения атомная отрасль, сейчас собранная в виде госкорпорации «Росатом», была высокотехнологической. Более того, в её основе нет почти ничего, кроме технологий. Источником формирования, появления и развития было управление научно-техническими, исследовательскими и опытно-конструкторскими разработками. Отсюда отрасль возникла. Технологии — ключевая компетенция, на которой стоит Росатом».
Энергия интеллекта
И в самом деле: Газпром добывает газ, Роснефть — нефть, ГЭС используют энергию падающей воды, а атомная энергетика существует на энергии ядра, то есть на том, что невозможно получить без высоких технологий. Конечно, и Газпрому, и Роснефти нужны инновации, но они для этих корпораций вторичны. Тогда как в Росатоме всё наоборот — исследовательский процесс лежит в центре его ядра — энергия добывается практически из знаний. Без инноваций у Газпрома останется газ, у Роснефти — нефть, а у Росатома не останется ничего. Потому что Росатом — дитя технологий, сначала оружейных, а потом и энергетических.
— Скорее, внук технологий, — поправляет главный стратег атомной отрасли. — Детьми были Славский и его поколение. И если мы хотим, чтобы у ядерных технологий появились правнуки, инновации должны снова, как это было до 1990‑х, стать нашей плотью и кровью. Дискуссия на тему «Росатом — энергетическая компания или технологическая?» зародилась в те времена, когда ядерные технологии были переведены из оружейного дела в энергетическое. Ведь энергетика, и это понимали все в Минсредмаше, в определённом смысле была случайным приложением ядерных технологий. Конверсионной, трансферной технологией. И называть Минсредмаш энергетической компанией было примерно в той же мере смешно, как называть самолёты, использовавшиеся в сельском хозяйстве, «кукурузниками».
— Но такое понимание стало реальностью в 1990‑е годы, — продолжает мой собеседник. — Система масштабных исследований и разработок рухнула, отрасль долгое время тащилась на хребте энергетики и выжила во многом за её счёт, за что ей несомненная благодарность. А грандиозные технологические программы, которые, как мы уже говорили, ядро и смысл Росатома, были свёрнуты и отложены в долгий ящик на целых 20 лет. Но теперь всё меняется. Будем это восстанавливать, иначе не стоило и браться. Конечно, Росатом компания технологическая. Это для нас и исходная, и перспективная ситуация. Международные консультанты, которые сейчас помогают нам с переведением стратегии в конкретные проекты и планы действий, совершенно однозначно формулируют наш тип. Говорят: «Мы считаем, что Росатом — технологическая компания, которая должна и может быть лидером на мировом рынке ядерных технологий». А со стороны, как известно, виднее.
Асы по применению
Пока автомобиль ловко маневрировал в плотной пробке Кутузовского проспекта, Ковалевич рассказывал: «Технологии — это способ превращения результатов исследований в продукт для рынка». Технологическая компания обеспечивает связь между исследовательским процессом и потребителями, то есть рынком: государственным, негосударственным, мировым или внутренним. Эффективность такой компании определяется эффективностью её инвестиций в технологию, а эффективность инвестиций в технологию тем, в какой мере удалось обеспечить применение полученных технологий.
— Не тем, что мы изобрели, а тем, как мы сумели использовать изобретение. Рамки использования ключевые в этом процессе, — продолжает Ковалевич. — И мы сейчас говорим следующее: мы хорошо помним, что ключевой вопрос эффективности технологического развития зависит от того, в какой мере нам удаётся перемещать применение наших разработок из одной области в другую. Допустим, мы придумали радиоизотопное излучение для решения специфических задач в военной зоне. Но со временем выяснилось, что изотопное излучение используется в медицине, сельском хозяйстве, безопасности и так далее. Мы по объективным историческим причинам не инвестировали в конверсию этих технологий, а весь мир инвестировал. За 20 лет у наших основных конкурентов Toshiba, Siemens, Philips сформировались мощнейшие сектора в этой части, а у нас нет. Впредь нельзя допускать подобных просчётов, а имеющиеся нужно устранить. В этом наша задача. Итак, технологическая компания должна знать рынок как свои пять пальцев — буквально чувствовать его. Предвидеть, куда он направится и чего потребует в ближайшие полвека, чтобы быть готовой предложить в нужный момент нужный продукт. Технологическая компания должна всё знать про фундаментальные исследования: какие программы ведутся, в каких направлениях идут работы, что нового в ближайшем будущем может появиться и где это новое можно использовать. Она должна уметь совместно с фундаментальной наукой определять и формулировать исследовательские тренды.
— Например, мы знаем, что весь мир ждёт решения задачи более эффективного хранения энергии, — рассуждает Денис Ковалевич, — или задачи более эффективной передачи энергии. Или задачи изменения статуса потребителя на статус производителя. Когда, скажем, жилой дом из потребителя энергии, благодаря тому, что весь его фасад и крыша — сплошные солнечные батареи, превращается в поставщика. Мы можем сформулировать подобного рода тренды, начать искать у себя в технологическом портфеле уже сделанные открытия, касающиеся данного вопроса, начать строить на их основании технологии, а также указать тип задач, которые хорошо было бы решить исследователям.
Жажда неизведанного
— Вопреки бытующему мнению, мы не исследовательская компания, не НИИ, — продолжает Ковалевич. — У нас мощнейшая система прикладной науки, как раз технологической. В неё мы будем инвестировать. Её мы будем холить и лелеять. Управлять её работой — это наша компетенция. А вот два фундаментальных института — Институт физики высоких энергий и Институт теоретической и экспериментальной физики, которые занимаются исследованиями материи, состояния вещества, различного рода энергий и так далее, мы сейчас передаём в РНЦ «Курчатовский институт». Мы так поступаем по трём причинам. Во‑первых, подобные разработки должны быть интегрированы в другие линии разработок, которые ведутся в этом направлении в стране. Во‑вторых, они должны быть интегрированы в мировое исследовательское пространство. Страшные слова типа «тёмная» энергия и «тёмная» материя, то есть части их ежедневного рабочего процесса, должны звучать внутри мира фундаментальной науки, подчинённого единому координирующему центру. А Росатом, это в‑третьих, не является таковым. Росатом, не владея мировым исследовательским пространством, не может сделать им грамотный заказ. А они, движимые жаждой неизведанного, не могут находиться в позиции исполнителя. У нас разные способы управления, разные задачи, разный персонал, разная стилистика, разная мощность. Не все же задачи надо решать в одном месте — часто разделение труда обязательно. С другой стороны, Росатом собирается поддерживать теснейшие партнёрские отношения с РНЦ «Курчатовский институт». Он будет говорить с фундаментальной наукой с позиции потребностей рынка. Ставить определённые рамки, в которых технологи и исследователи смогут эффективно сотрудничать. Ведь в чём разница?
Разница в том, что технологи исходят из того, что уже есть. Они говорят, например: у нас есть ВВЭР, мы его разовьём. У нас были наработки в быстрых реакторах, мы сделаем тиражируемый, максимально дешёвый реактор. Мы занимались термоядерным синтезом, попробуем сделать на его основе энергетический реактор. У нас есть космический реактор, попробуем сделать на его основе наземный реактор малой мощности и так далее и тому подобное. А исследователи работают иначе. Они говорят: нет, то, что уже известно, пускай остаётся пищей инженеров. Мы будем думать над тем, какие новейшие свойства материи или энергии могут быть задействованы в решении задачи. Они двигаются с тем большим удовольствием, чем неизведаннее область. Ими руководит интерес. Но в какой-то момент может и должна произойти кооперация. Исследователи породят некое научное знание, на основании которого технологи вместо старого, но улучшенного, создадут принципиально новое. И вот эту связку, эту кооперацию и подобные победы в будущем должен обеспечить Росатом.
Настоящий ВВЭР
— Теперь из будущего давайте вернёмся к настоящему, — автомобиль потихоньку тронулся в сторону области, и напряжение на лице нашего спикера исчезло, — и поговорим о том, что мы представляем собой как технологическая компания. То есть что мы можем и делаем сегодня, к чему готовимся в ближайшем будущем и во что собираемся инвестировать, полагаясь на относительно отдалённое будущее. И в какой позиции мы находимся относительно наших иностранных конкурентов. Начнём с настоящего. В настоящем в числе энергетических технологий у Росатома есть ВВЭР, десятилетиями отработанная технология строительства и эксплуатации водо-водяных реакторов, а также газоцентрифужная технология обогащения урана и технология создания топлива. По всем трём позициям мы находимся в фарватере конкуренции мирового рынка. Где-то обгоняем, где-то отстаём, но в общем и целом идём на равных.
— Поскольку технологии ВВЭР около 50 лет, — говорит Денис Ковалевич, — её можно назвать близкой к пределу. Да, она прекрасно работает и неплохо продаётся, проверена временем, но все возможные инвестиции в неё уже сделаны, и эффект от них получен. Ничего принципиально нового добавить невозможно. То же касается обогащения и изготовления топлива. Как часто говорит Владимир Григорьевич (Асмолов, первый замдиректора Росэнергоатома — прим. ред.), технология ВВЭР близка к исчерпанию своего естественного ресурса развития. Знаете, это похоже на отжатое полотенце, которое вы скрутили изо всех сил, и теперь зовёте приятеля помочь скрутить его ещё на полвитка. Да, можно чего-то добиться в экономике за счёт изменения способов сооружения. Поэтому мы ставим задачу провести экономическую и технологическую оптимизацию. Будем добиваться повышения экономических характеристик нашего продукта. Что очень важно, потому что позволяет сохранять рыночные позиции и зарабатывать деньги. Ведь одно дело продавать за 3 млрд. реактор, себестоимость которого равна 2 млрд., и совсем другое — продавать за 3 млрд. реактор, себестоимость которого 2,9 млрд. В первом случае у тебя миллиард прибыли, во втором — 100 млн.
Медленное дело быстрых
В ближайшем же будущем, то есть к 2025–2030 году, параллельно с модернизацией технологии ВВЭР, понимая, что срок её жизни близится к концу, Росатом активно инвестирует в новую энергетическую технологию — быстрые реакторы. Но не просто в быстрые реакторы, а в технологии замкнутого топливного цикла с быстрыми реакторами.
— Несмотря на то, что исходная разработка и вся идея быстрых реакторов была предложена Ферми одновременно с идеей тепловых реакторов, быстрые до сих пор так и не дошли до масштабного применения, — рассказывает Денис Ковалевич. — Были эксперименты, были отдельные решения, и всё. У нас работает БН‑600, достраивается БН‑800, отработаны элементы замкнутого топливного цикла на «Маяке», переработка, работа с радиоактивными отходами и так далее. Но как целый, готовый к тиражированию технологический пакет, замкнутый цикл с быстрыми реакторами до сих пор не существует. Почему? По разным причинам. Не было материалов, не было соответствующих инженерных решений, не было соответствующей сложности математического моделирования. То есть до сих пор мы не имели возможности на базе одной технологии сделать технологическую платформу, которая позволяла бы двигаться дальше, масштабировать, переходить к серии из 50, например, быстрых реакторов. В феврале этого года Росатом принял программу «Энерготехнологии нового поколения». Это как раз в первую очередь инвестиции в технологии замкнутого топливного цикла с быстрыми реакторами. Ближе к 2020 году в стране заработает реактор БН‑1200. В него загрузят первую партию топлива, дождутся, когда оно отработает, вынут, дадут немного «остыть», пере‑ работают, из результатов переработки создадут новое топливо и загрузят обратно в реактор. Когда всё это произойдёт, наш замкнутый цикл получит референтность. То есть, его можно будет представить мировому рынку как новый продукт Росатома, который работает, тиражируется и, соответственно, продаётся. Эта презентация должна состояться до 2030 года. Если она пройдёт успешно, то появится продукт на замену пакета «тепловой реактор и центрифуга». Он будет называться «энергетическая система с замкнутым топливным циклом с ядром в реакторе на быстрых нейтронах и системой переработки и фабрикации топлива».
Приятным бонусом к технологии ближайшего будущего можно считать то, что мы лидеры в деле быстрых реакторов. Французы и японцы не справились с конструкционными решениями, обеспечивающими, в частности, безопасную работу с жидким натрием. Как ни странно, конкуренцию может составить Америка, причём не в государственном, а в частном секторе. Не кто иной, как Билл Гейтс, недавно приобрёл компанию «Терра Пауэр», занимающуюся разработкой одного из типов реакторов на быстрых нейтронах, и начал в неё активно инвестировать. Однако у нас исследования вопроса длятся с 1950‑х, и, будем надеяться, некоторая фора останется и к 2030 году.
Трансфер вовне
— Второе, но гораздо более отдалённое во времени направление, в которое мы вкладываемся, — рассказывает главный стратег, пока автомобиль довольно ловко маневрирует по Минскому шоссе и быстро приближается к повороту на Сколковское, — это термоядерный синтез. Останавливаться на нём не будем, и так всё известно. Скажу только, что инвестиции, несмотря на то, что их результат появится явно не завтра и не послезавтра, оправданы. Потому что, когда он всё-таки появится, термоядерная энергетика будет претендовать на смену большинства видов крупномасштабной энергетики, не только атомной. И когда это произойдёт, мы должны оказаться среди владельцев новой технологии, а не на обочине. Так что даже выбора, вкладывать или не вкладывать в «термояд», у нас нет. Однако сегодня, пока все три глобальных энергетических направления идут своей дорогой, Росатом всерьёз обращает внимание на ещё одну часть технологического процесса. За последние 10–20 лет ядерные технологии, созданные для обеспечения ядерного оружия и ядерной энергетики, получили во всём мире огромное распространение вне своих пенатов, то есть этих двух тем. И вот пример — ёмкость мирового рынка ядерной медицины сегодня — 25 млрд. долларов (у рынка ядерных энергетических технологий около 50 млрд. долларов), и растёт он на 10–15% ежегодно, что в два-три раза быстрее роста рынка энергетического. К 2030 году рынок ядерной медицины достигнет 100 млрд. долларов и сравняется, если не обгонит энергетического собрата. Во всех аэропортах пассажиров и их багаж досматривают при помощи изотопных излучений. Гамма-технологии развитый мир и не только используют для хранения продуктов, стерилизации, повышения всхожести посевного материала и прочих биотехнологий. В процессе создания технологий ядерного комплекса сделано множество побочных изобретений, связанных с нанотехнологиями, лазерами, различным применением плазменных установок и так далее. Все эти технологии и открытия могут и должны в ближайшем будущем стать частью технологической корпорации «Росатом» и составить существенную долю портфеля её бизнеса.
— Если мы не хотим полностью зависеть от энергорынка, его спадов и подъёмов, его цикличности, — говорит Денис Ковалевич, — мы должны развиваться и за его пределами. Иначе, когда централизованный энергорынок начнёт снова падать, как он падал в 1990‑е годы в России, вместе с ним будем падать и мы. Когда мы размышляли над этой проблемой как над краеугольной в плане стратегии корпорации, мы пришли к простому выводу: «Не менее важной является линия, связанная с переводом, то есть трансфером ядерных технологий в новые сектора». Речь, по сути, идёт о запуске так называемого кластерного эффекта, когда в прошлом вторичные технологии и решения транслируются в новые виды деятельности и становятся ядрами новых масштабных рынков. Тем более что энергетический ядерный бизнес сам по себе ярчайший пример такого трансфера из оружейных технологий.
Что могло провалиться сквозь сито
— Мы должны иметь свой продукт, — объясняет Ковалевич, — не только в неэнергетических ядерных технологиях, но и в полностью неядерных. Везде, где требуется продукт высоких технологий, который мы, как никто другой, можем поставлять. Взять хотя бы ветряные генераторы. Знаете, что в Китае за последний год было введено около 40 ГВт ветроэнергетики? Вдумайтесь, 40 ГВт! А в России за тот же срок введено всего 1,5 ГВт всех видов генерации. И вообще, ветроэнергетика сегодня получает почти 40% от всех инвестиций в генерацию, сделанных в мире за последние несколько лет. Потому что она отвечает многим требованиям современности. Прежде всего, это малая генерация. Вопрос: мы что, не можем с нашими технологиями сделать конкурентоспособное предложение для этой новой энергетики? Или альтернативно предложить малые энергетические установки на эффекте пылевой плазмы, которые разрабатывались для космоса? Конечно можем. Тогда почему не делаем? Здесь несколько причин, но, возможно, главная из них в модели управленческой деятельности. В привычке пропускать сквозь сито всё мелкое и среднее, чтобы отлавливать только большую рыбу. Мы, по сути, не умеем работать с малыми объектами. И следующий вопрос, как с этим быть.
— Я думаю, надо начинать вкладываться в бывшие вспомогательные технологические платформы и организовывать независимые структуры совместно с разработчиками, которые хотят стать предпринимателями, то есть довести свой продукт до рынка. Организовывать из бывших технологических направлений, работавших на оружейный и энергетический сектора отдельные бизнесы. Вводить в них частный капитал, который может и хочет участвовать в ряде проектов. Нам даже не обязательно иметь контрольный пакет в этих новых бизнесах. Но нам необходимо создать особую среду, поддерживающую подобную, условно говоря, индивидуальную активность, — наше внутреннее «Сколково», — Денис Ковалевич показал на горящее неоновыми огоньками в темноте декабрьского вечера здание бизнес-школы «Сколково», к которому подъезжал автомобиль.
— Вы хотите сказать, — быстро спросил я, пока он не вышел из автомобиля и не скрылся в дверях центра, — что все инициативные разработки наших учёных, сделанные за последние 10–20 лет, то есть ксеноновая медицина Доллежаля, нейтронозахватная терапия МИФИ и ВНИИА, плазменный скальпель ТРИНИТИ, наноматериалы СХК и так далее, наконец-то получат серьёзные инвестиции и станут коммерчески востребованными?
— Именно, могут стать такими, — обернулся стратег, — я же об этом и говорил. Мы для этого всё и начали. Если бы мы не верили, что всё получится, то не стоило и начинать.
Павел ОРЛОВ
