Почему российские учёные игнорируют День российской науки?

Днем науки долгое время было третье воскресенье апреля, потому что где-то в промежутке между 17 и 25 апреля 1918 года (точная дата учеными не установлена) Владимир Ленин написал для Совнаркома "Набросок плана научно-технических работ". В 1999 году Борис Ельцин подписал указ о праздновании Дня науки 8 февраля, потому что в этот день в 1724 году Петр I тоже подписал указ – об учреждении Академии наук.

Но большинство ученых игнорирует как ленинский День науки в апреле, так и его демократический февральский вариант. Понять, чем им не угодил профессиональный праздник, можно, лишь примерив на себя шкуру ученого.

Безбедная жизнь

Профессия ученого в Советском Союзе была престижной, их настоящее было прекрасно, будущее оптимистично. Академик получал только за то, что он академик, 500 рублей в месяц, член-корреспондент АН СССР – 250 рублей. Это не считая зарплаты, то есть еще примерно трехсот-пятисот рублей (ведь академики и членкоры, как правило, были директорами и замдиректора НИИ, в крайнем случае – завлабами).

По советским меркам, они были не просто богатыми, а очень богатыми людьми. Других мерок тогда и не было, примерить себя к западному уровню жизни советский человек мог только теоретически, на практике он жил за "железным занавесом", как на другой планете.

Не все становились академиками, но уровень старшего научного сотрудника, кандидата наук гарантировал 300 рублей в месяц, то есть примерно в два раза больше, чем средняя зарплата по стране. Достигался этот уровень годам к 30-35. А при некотором упорстве еще лет через пять можно было стать доктором наук (плюс полсотни к зарплате) и даже завлабом (еще сотня).

Должность заведующего лабораторией была ключевой, системообразующей в науке, а потому партийность на ней (как на должности директора и замдиректора НИИ) не требовалась. Советское руководство понимало: заставь ученых вступать в партию – и самые талантливые просто перестанут претендовать на руководство. Зачем им лишняя головная боль, когда жизнь и так прекрасна.

Мировые открытия

Была у ученых еще одна знаковая привилегия. Они могли ездить за границу, даже на "загнивающий Запад" – на научные симпозиумы и в научные экспедиции. Пускали не всех, но надо было уж очень сильно в чем-то провиниться, чтобы не пустили. В отличие от спортсменов и артистов, которые тоже пользовались этой привилегией, ученые не зависели от графика гастролей и чемпионатов.

Зарубежные маршруты они выбирали себе сами. Например, ученый откликался приглашение на симпозиум в Париж, а на приглашение в Улан-Батор не откликался. Или просто сообщал своему начальству о крайней необходимости наблюдения ионосферы в низких широтах южного полушария или изучения особенностей размножения погонофор в океанической ультраабиссали и отправлялся месяца на три в окрестности острова Баунти.

Кое-кому могло показаться, что он там загорает, катается с туземными девушками на доске в прибое и охотится с туземными юношами на акул. Но так мог подумать только человек, безнадежно далекий от фундаментальной науки. Ученый там много работал и делал эпохальные открытия. В частности, изучил полиморфизм гласных звуков в меланезийской языковой группе и открыл тех же погонофор – неуловимое промежуточное звено между беспозвоночными и позвоночными животными, выжившее в единичных экземплярах на огромных глубинах (в ультраабиссали).

Из-за границы ученые возвращались в американских джинсах, с продвинутыми гаджетами и девайсами того времени. Дома они получали накопившуюся за время их отсутствия зарплату, на которую можно было купить уже серьезную вещь, например, цветной телевизор "Рубин".

Социальный статус

Ученые могли носить вызывающую диссидентскую бородку, ходить на работу только когда посещало вдохновение, а если не посещало, то могли не ходить, сославшись на необходимость поработать в библиотеке. На своих капустниках в академгородках почти в открытую издевались над маразмом кремлевских старцев (не переходя известных границ, конечно). На все это власти закрывали глаза, лишь бы ученые занимались наукой, то есть делали то, что им нравится. Шутка о том, что занятия наукой – это удовлетворение своего любопытства за государственный счет, шутливой была лишь по форме.

Конформизм требовался только в общественно-политических науках, которые и науками-то тогда считать было сложно, скорее это была изощренная разновидность талмудизма. Бывали эксцессы, если система давала сбои. Но серьезный сбой был лишь однажды, когда ученых генетиков обвинили в ереси вейсманизма-морганизма, и некоторых, не пожелавших публично отречься от главной догмы своей науки (связь между ДНК и белком работает только в одну сторону, в сторону белка) репрессировали. Потом спохватились и реабилитировали.

Ученые фактически были тем самым средним классом, который так мучительно рожает нынешняя Россия. Путь в этот советский средний класс был открыт всем.

Самое глубокое заблуждение – считать, что для этого был нужен талант. Надо было только иметь склонность к науке, целеустремленность и не лениться. Конкуренция в научной среде была в целом честной, а липовыми диссертациями если и пахло, то не сильно.

Неограниченные возможности

Все описанное выше касалось только фундаментальной академической науки и только столицы и еще нескольких научных центров по стране. В отраслевой и провинциальной науке поменьше были и ставки (не намного) и возможности посмотреть мир (намного).

Но, во-первых, путь в эту привилегированную фундаментальную науку опять-таки был открыт любому целеустремленному молодому человеку из самой глухой провинции. Если не верите, сами посмотрите, откуда родом все 12 высших руководителей нынешней Российской Академии наук. Один из Москвы, один из Ленинграда, а названия малой родины остальных десяти – иллюстрация известной советской песни: "Молодым – везде у нас дорога,/ Старикам – везде у нас почет…".

А во-вторых, о какой еще науке говорить в этот торжественный, праздничный день, как не о фундаментальной науке, нашей национальной гордости и нашем национальном достоянии.

Вот и давайте трезво взглянем на эту нашу национальную гордость.

Гонка преследования

Первый спутник, первый человек в космосе, первая водородная бомба, первая атомная АЭС, первый атомный ледокол…

Но все это не наука, тем более фундаментальная. Это технологии, причем довольно спорного приоритета. Трудно не видеть, как все это походит на творческое развитие технологий, вывезенных по репарациям из лаборатории Вернера фон Брауна, или полученных по каналам внешней разведки из Лос-Аламоса. На адаптированный под АЭС реактор Ферми. Не говоря уже об оснащении атомной силовой установкой того типа судна, который, кроме СССР, был тогда актуален разве что для Гренландии и Исландии.

Были и настоящие научные прорывы. Токамак Арцимовича, эффект Вавилова – Черенкова, лазеры Прохорова и Басова, автоколебательные реакции Белоусова-Жаботинского, дубненские трансурановые элементы… Если бы не война, нашей с очень большой вероятностью была бы и ДНК. Заранее прошу прощения за другие, не упомянутые открытия.

Но если не кривить душой, это было не лидерство в мировой науке, а гонка за лидером, мы догоняли. Догоняли успешно, порой даже вырываясь вперед, но потом опять отставали и снова догоняли. Быть догоняющим не стыдно, особенно если отрыв невелик. Но особенность имперского менталитета как раз в том и состоит, что непременно надо быть первым. Быть вторым, третьим иди, не дай Бог, десятым – национальный позор. В один прекрасный момент преследователи выдохлись – когда их лишили финансового и социального допинга.

Дольше других держались в науках, работающих на ВПК. Тут дело было не только в деньгах, финансирование по принципу ad libitum (сколько влезет) было у всей фундаментальной науки. В ВПК был строгий аудит результатов, поскольку речь шла о жизни и смерти системы. В остальной фундаментальной науке аудита вообще не было, ученым верили на слово.

Об этом явно запамятовали в Счетной палате, когда устроили аудит в Сколково. Их предшественники из Центральной ревизионной комиссии КПСС более уважительно относились к науке. Ученые платили им взаимностью, в политику не лезли. На академика Сахарова смотрели с уважением, но следовать его примеру не спешили, причин не было. Если кого уж слишком "доставал совок", тот уезжал по израильской визе или не возвращался из загранкомандировки. Такая у нас была фундаментальная наука, которой мы лишились и которую хотим возродить. Ей мы гордимся и дружно защищаем от нападок некоторых зарвавшихся чиновников.

365 дней одного года

Вот, наверное, почему День науки всегда был довольно бессмысленным праздником. Сейчас ученым нечего праздновать, а в советские времена у них было слишком много причин радоваться жизни, чтобы испытывать особую радость в какой-то один день из 365 дней года.

Но если не переживать за то, как выглядит наша наука со стороны и какие места мы занимаем в рейтингах, а радоваться за конкретные успехи своих конкретных коллег, то День науки может быть вполне ничего себе праздником. Веселые капустники уж точно будет повод устроить.

Сергей Петухов, обозреватель РИА Новости