Легенда отечественной атомной отрасли Олег Казачковский поделился воспоминаниями об истории программы быстрых реакторов, о выдающихся учёных, о войне и о жизни.
Олегу Казачковскому 95 лет. Несмотря на то, что он почти ровесник Октябрьской революции, при произнесении кем-то из моих сопровождающих слов «быстрый реактор» его глаза загораются озорными огоньками, которые присущи только молодым. Казачковский – настоящая легенда советской атомной отрасли, человек, руководивший сразу двумя атомными институтами – ФЭИ и НИИАР, человек, прошедший войну и стоявший у истоков программы реакторов на быстрых нейтронах.
– Так с чего же началась программа быстрых реакторов?
– Программа была включена в план Физико-энергетического института, который тогда назывался «Лаборатория В», в начале 1950 года. Дескать, по ориентировочным, непроверенным данным реакторы на быстрых нейтронах могут обеспечить переработку всего добываемого урана. А ведь известно, что существующие реакторы потребляют 1 % урана, а остальное уходит в отвал. То есть задача была неимоверной важности. Но отсутствовала определённость. Всё зависело от комбинации некоторых ядерных физических величин урана и плутония. Такая комбинация, которая впоследствии получила название «постоянная альфа», была не просто неизвестной, поначалу она казалась и вовсе неизмеримой. Все другие ядерно-физические величины, относящиеся к атомной энергетике, были измерены, а эта никак не хотела.
Помню, приехал к нам один из ведущих теоретиков «Курчатника» Павел Немировский. Он заявил, что тому, кто измерит эту величину, нужно сразу присуждать звание академика. В конце концов нашей команде под руководством Александра Лейпунского удалось взять эту «высоту» и получить положительный ответ – да, действительно, реакторы на быстрых нейтронах могут обеспечить переработку всего урана.
Первостепенной задачей было определение всех ядерно-физических констант, необходимых для расчёта реактора. Ну и, само собой, нужно было создать новую отрасль науки, а именно физику быстрых реакторов, она существенно отличается от физики традиционных установок. Над этим билась наша группа.
– Но ведь вы занимались не только наукой, но и реакторы строили.
– Да, кроме задач ядерно-физического характера, то есть изучения констант взаимодействия быстрых нейтронов с веществом, мы начали заниматься вопросом сооружения реактора на быстрых нейтронах. Построили БР-1 малой мощности, потом БР-2. Всё делалось в очень короткие сроки – энтузиазм бил ключом, работали не жалея сил. Мы жили рядом с институтом и после ужина практически все возвращались назад и продолжали испытания. Такой вот распорядок дня. А спать ложились после того, как в 12 часов ночи по радио передавали последние известия.
Поначалу реакторы мы обозначали по порядковому номеру – БР-1, БР-2. Кстати, второй реактор был несколько своеобразным: дело в том, что при прочих других условиях быстрый реактор нельзя охлаждать привычным теплоносителем – водой, как все существовавшие на тот момент установки. В противном случае он просто не будет быстрым. БР-1 вообще не охлаждался, а в БР-2 мы применили тот жидкий металл, который был у нас под рукой, то есть ртуть. Вообще, я думаю, что Александр Лейпунский одним из первых обратил внимание на необходимость использования жидких металлов в качестве теплоносителя реактора на быстрых нейтронах.
Тогда это казалось фантастичным. Но надо было попробовать, понять, что это даст, нужно было создать первый опытный реактор. И вот, сконструировав и построив реактор, мы увидели, что он по своим принципам, по возможностям управления почти не отличается от тех, которые уже работают. А значит, можно было спокойно продолжать программу.
После появились ещё две экспериментальные установки. Одна в ФЭИ – БР-5. Здесь цифра уже расшифровывалась не как порядковый номер, а как мощность 5 МВт. Реактор очень быстро был сконструирован и запущен на энергетических параметрах.
– Вторым институтом, которым вы руководили, был НИИАР. Как вы там оказались?
– А очень просто: в Москве было принято решение подключить к проблеме НИИАР. И меня направили в город Мелекесс (ныне – Димитровград, Ульяновская область – прим. ред.) директором, где я и проработал 10 лет (интервью с нынешним директором НИИАР Владимиром Трояновым мы планируем опубликовать в одном из следующих номеров – прим. ред.). В кратчайшие сроки удалось создать реактор БОР-60, который на тот момент был единственным быстрым реактором, дающим электроэнергию. Реактор пустили за пять лет – невероятно по нынешним временам. Но и тогда посыпались упрёки, говорили, что такая поспешность может привести к каким-то неприятностям. А я в ответ заявил: пусть критики скажут конкретно, чего именно опасаются. Как это часто бывает, по существу претензий не прозвучало. Реактор БОР-60 уже 40 лет спокойно работает. Впервые было показано, что натрий как теплоноситель вполне надёжное вещество.
ГОРОД-САД И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
– После этого был создан БН-350 в городе Шевченко, на восточном берегу Каспийского моря (сейчас территория Казахстана – прим. ред.). Реактор давал не только электричество, но и тепло для опреснения воды. Дело в том, что там ведь самая настоящая пустыня, воды нет вообще. И вот посёлок питался, большей частью, от энергии нашей установки. Потом, правда, выяснилось, что рядом есть залежи нефти, и её начали использовать в качестве источника энергии. Но важно вот что: в пустыне вырос город с населением порядка 100 тыс. человек, в котором много деревьев, широкие зелёные проспекты, а снабжается всё это опреснённой водой. Вот вам пример, когда деятельность человека идёт не во вред природе, а, наоборот, на пользу.
Позже ещё построили реактор Белоярской АЭС на Урале большой мощности для производства электроэнергии. Он работает уже больше 30 лет. При сооружении возник вопрос: где взять воду для парасилового цикла? Воды, кроме совсем небольшого ручейка, в том месте не было. Но мы и тут вышли из положения: сделали плотину, получилось большое водохранилище. Настолько большое, что оно стало главным местом отдыха свердловчан, по берегам теперь высятся дома отдыха. И я лично горжусь, что такое преобразование природы человеком было осуществлено с помощью наших реакторов.
– Расскажите, пожалуйста, о команде, о людях, с которыми работали.
– Я не могу не начать с Игоря Курчатова, который уделял много внимания нашей теме, приезжал и даже приглашал к себе с докладами. А вот из учёных, которые непосредственно вели эту работу, главным, конечно же, был Александр Лейпунский, украинский академик – российским его так и не сделали, хотя заявка подавалась. Очень творческая личность. Сам он перед началом программы по быстрым реакторам был физиком-ядерщиком, то есть хорошо разбирался во взаимодействиях нейтронов с веществом. Я к нему попал сразу после демобилизации в 1946 году. Благодаря эрудиции и кругозору Лейпунского мы быстро решали все задачи. Кроме него в команду входили молодые люди, недавно окончившие институт. Я к тому времени уже был «старичком» и исполнял функции помощника-заместителя Лейпунского. У нас было нечто наподобие штаба, который управлял всеми исследованиями (я ведь из военных и имел соответствующие представления об администрировании).
В штаб входили молодые и очень одарённые учёные, выпускники МГУ: Лев Усачёв, который открыл новую отрасль науки, касающуюся ценности нейтронов, и Бондаренко, он был главой небольшой группы, которая занималась написанием сборника о взаимодействии нейтронов с веществом. Сейчас МАГАТЭ выпустило такой справочник, а тогда это был основной документ, незаменимый при работах по проектированию реакторов. К сожалению, ни того ни другого уже нет в живых. Вот эти двое – «офицеры» нашего исследовательского штаба, я – замначальника, а командующим был Лейпунский. Такое вот сопоставление с военной иерархией. Конечно, было ещё много «рядовых», фамилии которых не так известны, но без их участия мы бы не достигли невероятных результатов.
ЧЕЛОВЕК-ЭПОХА
– Вы возглавляли два института одновременно. А была ли конкуренция между ними и другими атомными научными центрами?
– И да и нет. Меня направили в НИИАР, чтобы присоединить этот институт к работам по быстрым реакторам. Более того, я был переведён с сохранением должности заместителя директора ФЭИ. Подчеркну – речь шла именно о сотрудничестве. Кстати, кроме меня из ФЭИ приехало ещё несколько человек. К тому же, когда строили реактор БОР-60, некоторые специалисты ФЭИ работали с коллегами из НИИАР. За БОР-60 была присуждена государственная премия, которую получили и двое из ФЭИ – Фёдор Козлов, разработавший специальные приборы, которые измеряли и регулировали качество натриевого теплоносителя, и Аркадий Карпов.
А что касается конкуренции, разговоры о том, что мы чересчур поспешно запустили БОР-60, начали, как это ни странно, сотрудники ФЭИ, их я называть не буду. Может, хотели, чтобы программу полностью передали в Обнинск, а может, ещё по какой-то причине. Всё зависит от характера человека, что для него важно – дело или собственная репутация. Если второе, то он, конечно, не заинтересован в том, чтобы кто-то его опережал. В общем, мне приходилось сглаживать элементы соперничества, которые возникали время от времени. Но сильно это не мешало.
– Вы родились при царе, росли при Сталине, пережили войну и поднимали после неё страну. А какое время вы считаете самым лучшим?
– Да мне и тогда и сейчас всё нравится! Я действительно прошёл войну, и даже первые полтора года непрерывных отступлений были хорошие моменты, – на лице Олега Казачковского появляется хитрая улыбка, – главным образом, конечно, если удавалось без потерь ускользнуть от немцев. Когда драпали, орудия тащили тракторы, а мы ехали на машинах – полк был механизированный. Так вот, самое тяжёлое впечатление осталось от того, как мы обгоняли мирных жителей, которые пытались убежать от гитлеровцев. Потоки людей кто с чем – с детскими колясками, с велосипедами с каким-то имуществом. Но я понимал, что от танков они скрыться не сумеют. Казалось, они смотрели на нас с упрёком. Ведь был приказ не брать с собой население (потом, правда, ситуация изменилась – издали распоряжение уводить как можно больше народу).
Но мы всё равно кое-кого сажали в прицепы к тракторам с боеприпасами. В самом начале войны, когда мы форсировали по понтонному мосту Днепр, я увидел девчушку лет двенадцати, которая стирала на реке бельё. Я подумал, что мама где-то близко и жалко, что их не пустят на переправу. А потом мои ребята, разведчики, выяснили, что она без родителей, дочка капитана военного гарнизона, который был когда-то в Финляндии. Как ребёнка из Финляндии занесло на юг страны, непонятно. Мы решили спрятать её в машине. Она привыкла жить среди военных, вот и осталась с нами на какое-то время. Однажды возвращаюсь в штаб, а её нет. Люди ведь разные и на войне попадались – был у меня в подчинении один очень нехороший человек. Я спрашиваю, где она, а он отвечает, что выгнал, мол, нечего ей здесь делать. А ведь мы могли хотя бы денег дать, какие-то адреса... Мне до сих пор жаль.
– Как вы оцениваете перспективы развития атомной науки сегодня?
– Я не устаю повторять тезис, который сформулировал уже давно: без атомной энергии у человечества нет будущего. Все разговоры, что нужно полагаться не на атом, а на что-то мифическое – тот же термояд, выжимающий столько денег, ничтожны. Множество людей получили за него академиков, но с самого начала было ясно, что ничего не выйдет. Славский, наш министр среднего машиностроения, не раз мне жаловался: «Это направление – такая глупость, но у меня никак не хватает сил закрыть его». Один из тех, кто занимался термоядом, даже высказался в том смысле, что наука – это способ удовлетворить свои потребности за счёт государства. Единственная возможность удовлетворения потребностей человека в энергии – атом. А то, что бывают всякие неприятности – Чернобыль, Фукусима, есть преувеличенное представление об опасности. У нас на дорогах в год десятки тысяч человек гибнут. А развитие атомной энергетики со всеми её полезными приложениями – объективно неизбежный процесс.
