«Русатом Оверсиз» — отраслевой интегратор нескольких новых направлений. Как пандемия перестроила работу компании, когда в Якутии заработает первая в стране малая наземная АЭС, как будет развиваться Государственный специализированный проектный институт и почему часть проектировщиков останется работать удаленно даже после снятия всех санитарных ограничений, рассказал глава РАОС Евгений Пакерманов.
Плюсы удаленки
— Как пандемия повлияла на работу компании?
— Разнонаправленно, как у многих. С одной стороны, РАОС, наверное, можно признать одной из наиболее пострадавших структур в плане продвижения продуктов «Росатома» на международном рынке. Стройки, по большому счету, как шли, так и идут, пусть и с определенными ограничениями. Но они все в графиках. А вот что касается новых проектов, то переговоры, общение с заказчиками, усложнились. Многие притормозили принятие крупных инвестиционных решений.
Из позитивного — у нас в период пандемии серьезно расширились инструменты взаимодействия с заказчиками. Раньше приходилось прилетать целой командой на неделю, чтобы на месте все вопросы проработать, зафиксировать договоренности. Теперь нет на карте страны, с партнерами из которой мы не могли бы взаимодействовать в режиме видеоконференции. Существенная часть переговоров уже навсегда переведена в формат электронной связи. Это резко повышает эффективность, дает возможность привлечь более широкий круг экспертов, гибко подходить к ресурсам. Хотя, конечно, часть переговоров все-таки необходимо проводить очно. И здесь пока сохраняются ограничения.
Но главное — возникло много перспективных проектов, связанных с новыми направлениями деятельности. Потому что любой кризис — это действительно окно возможностей.
— Вы о каких направлениях говорите?
— Я имею в виду совершенно новые, которыми мы раньше не занимались. Водородная энергетика например. Ответственность за реализацию крупных инфраструктурных проектов в России, чего мы раньше тоже не делали. Много интересных возможностей связано с развитием Государственного специализированного проектного института, ГСПИ.
— Проекты АЭС малой мощности?
— В том числе. Еще полигоны переработки промышленных отходов по линии Федерального экологического оператора. И мы уже выполняем комплекс работ для них — все проектные изыскания по многим объектам взяли на себя.
Малые АЭС: сначала в Якутии
— Пилотную малую наземную станцию предполагается построить в Якутии?
— Определено несколько площадок, но пилотный проект — в Якутии.
— Почему там?
— Все просто. АЭС малой мощности созданы прежде всего для удаленных районов, где нет центральной генерации. В Якутии огромное золоторудное месторождение Кючус — самое крупное из неосвоенных разведанных в России. Это достаточно энергоемкое производство. Завезти туда дизель в таком объеме невозможно. Единственный эффективный способ — строительство небольшой атомной станции.
Визуализация малой наземной атомной станции в Якутии— Но все равно резервные мощности нужны?
— Резервные мощности можно как раз и дизельные. А если построить АЭС с двумя реакторами, то они могут резервировать друг друга. То есть, с одной стороны, чтобы построить атомную станцию, нужно иметь постоянного потребителя. А с другой — чтобы кто-то пришел и освоил месторождение, нужно гарантировать наличие источника электроэнергии. Власти Якутии заинтересованы в атомной станции. Так что мы достаточно быстро идем вперед. Изыскатели уже закончили работу на площадке. В конце 2020 года подписали с руководством республики соглашение, которое закрепляет принципы тарифообразования на электроэнергию. Надеюсь, проект будет реализован в запланированные сроки.
— Какие еще площадки рассматриваются?
— Есть ряд регионов, которые тоже проявляют интерес к наземной АЭС малой мощности. Но пока на этапе предварительных обсуждений.
— Много их? Пять? Семь? Десять?
— Несколько. Пять точно есть. Для нынешнего этапа этого достаточно.
По пилотному проекту АЭС малой мощности мы уже сформировали организационную рамку. И здесь отрасль пошла на нестандартное решение. Открыт отраслевой проект с управляющим составом во главе с первым заместителем гендиректора «Росатома» Кириллом Борисовичем Комаровым. Сформирована большая междивизиональная команда. Как раз пандемия нам очень помогла: все научились эффективно работать в дистанционном режиме. Застройщиком АЭС будет РАОС, концерн «Росэнергоатом» выступит техническим заказчиком, а затем — эксплуатирующей организацией.
— Почему это так важно?
— Важно, потому что идет вразрез со сложившейся в России практикой. Мы еще не строили наземные АЭС малой мощности. Это сделано для того, чтобы обеспечить гибкость и быстроту принятия решений. Чтобы уложиться в те сроки, которые мы сами себе наметили,— пуск станции в 2027 году, многие работы нужно вести параллельно. То есть не в том традиционном алгоритме, который применяется при реализации проектов АЭС большой мощности.
Мы уже запустили проектирование. Создали подразделение, которое занимается только проектированием АЭС малой мощности. В основе — сотрудники ГСПИ. Но большое количество специалистов набрали со стороны. Точечно. Кого-то — с предприятий отрасли, кого-то — извне. Так, чтобы был высококлассный коллектив — мобильный и в то же время универсальный, охватывающий все дисциплины, все специальности. И чтобы проектирование шло не по отделам, а все спецы были сосредоточены в одном месте. Сегодня в группе порядка 30 человек. Но будем набирать еще.
Не просто станция
— Сколько нужно человек, чтобы спроектировать АЭС малой мощности? 100? Или больше?
— Так считать нельзя, потому что в разные периоды разный объем проектирования. Сейчас этап проектных работ. Когда перейдем на стадию рабочего проектирования, специалистов потребуется больше. Но это будет, скажем так, менее творческая работа, там больше рутины.
Когда есть утвержденная 3D-модель, когда есть утвержденный проект, то рабочие чертежи — это скорее технический процесс. А сейчас идет процесс творческий. Причем мы поставили задачу не только спроектировать АЭС, но и существенно оптимизировать решения, которые были заложены на стадии обликового проекта.
Я регулярно провожу совещания с группой проектировщиков. Это исключительная творческая атмосфера, когда много неизвестного, но люди горят идеями.
— Можете привести примеры идей? Подземное размещение АЭС?
— И подземное размещение, и контейнерные решения, и новые материалы, в том числе композиты. Мы смотрим все, что наработано в атомной и других отраслях. Наша задача — построить не просто малую АЭС для производства энергии, нам нужна станция, которая станет референтной для продвижения на зарубежные рынки. Мы, с одной стороны, должны удовлетворить требованиям Ростехнадзора в России, а с другой — сделать так, чтобы станция соответствовала всем основным международным требованиям.
— Сначала был создан обликовый проект с опорой на традиционные подходы к проектированию. Теперь творческая группа его дорабатывает, ищет решения для усовершенствования и оптимизации. Следующий шаг какой? Все ли инновации можно будет внедрить сразу и лицензировать?
— Для разных решений разные процедуры. Где-то понадобятся расчетные обоснования. Какие-то вещи, связанные с новыми материалами, требуют НИОКР. Но в итоге мы в определенное время должны выйти на передачу пакета документов в надзорные органы, чтобы получить лицензию на сооружение и затем на эксплуатацию.
Вот, например, изделия из титановых сплавов у нас не запрещено использовать в атомной энергетике. Но пока они в основном применяются для судовых установок, потому что там нужно обеспечить определенный антикоррозийный режим. Мы могли бы такие изделия применить для наземной атомной станции в России. Но в международных требованиях титановые сплавы пока не разрешены. Ясно, что мы эти требования не поменяем. Во всяком случае, это точно не быстрый процесс. В таком случае с учетом модульной конструкции может быть принято решение в первой очереди оставить титановые сплавы, а ко второй очереди обосновать, допустим, сплавы из нержавейки, которые без проблем потом смогут применяться на наших зарубежных проектах.
— Площадка в Якутии — это удаленный район. Вы уже понимаете, как организовать доставку оборудования, строительную базу?
— Мы прорабатываем эти вопросы. Там есть дороги. Есть возможность подхода по воде. Есть зимники, по которым в основном и перевозят грузы. Специфика — да, безусловно, но нерешаемых проблем мы там не видим. Одна из задач — обеспечить минимизацию объема строительных работ на площадке с учетом удаленности территории. Максимум модульной сборки.
— Пуск намечен на 2027 год. Вас не пугает такой короткий срок?
— Срок очень напряженный, несомненно. Но почему он должен пугать? Есть план работ, есть график, понятные точки, которые мы каждый год должны проходить. По итогам 2020-го, несмотря на пандемию и все остальное, мы в графике. Да, задача сложная. Но выполнимая.
Новая жизнь ГСПИ
— Расскажите о планах на развитие ГСПИ. Это ключевой актив РАОС?
— Можно сказать, что ГСПИ — ключевой актив РАОС в плане компетенций. И мы для института — ключевой актив. Мы, конечно, вдохнули новую жизнь в ГСПИ. Он при нашем активном участии вошел во многие новые для себя направления: медицина, промышленные отходы, исследовательские центры, АЭС малой мощности. В принципе, только этого за глаза хватит для развития любого проектного института.
— Говоря про медицину, вы имеете в виду проект для Центра им. Дмитрия Рогачева?
— Не только. Этот центр у всех на слуху. А ГСПИ еще спроектировал большой онкологический центр в Химках. Подписан контракт на строительство центра ядерной медицины в Иркутске — мы закончили проектирование, прошли госэкспертизу. Спроектирован центр ядерной медицины в Барнауле.
Проект реконструкции Центра им. Дмитрия Рогачева занял первое место на международном архитектурном конкурсе НОПРИЗ‑2020— Почему такие проекты поручают именно ГСПИ?
— Институт проектировал много сложных, нестандартных объектов, связанных с использованием ядерных технологий. По сути, это был головной проектировщик для многих наших комбинатов, которые стали основой моногородов. Были и объекты, связанные с ядерной медициной. Но хочу обратить внимание: если раньше ГСПИ только проектировал, то сейчас в некоторых случаях мы не только готовим проект, но и строим. То есть институт развивает компетенцию инжиниринга.
— Специалистов на рынке стало много?
— Дело даже не в этом. Мы сломали барьеры. Раньше невозможно было представить, что проектировщик будет сидеть дома и проектировать сложный ядерный объект. И в силу консервативности отрасли даже перспектив таких не просматривалось. А когда все ушли на карантин, надо было либо останавливать производственный процесс, либо искать решения. И они нашлись, причем в короткий срок. Мы московский офис ГСПИ, да и все филиалы перевели практически полностью на дистанционную работу в течение месяца. Обеспечили доступ из дома, технику.
— А как это выглядело? Айтишники объезжали всех и привозили аппаратуру, настраивали?
— Именно так. Объезжали, привозили, настраивали. Некоторые сотрудники сами забирали технику. Это была такая авральная штабная работа. Айтишники работали круглыми сутками. Они точно герои этого непростого времени.
В результате мы получили возможность дистанционной работы проектного блока. И для нас теперь не имеет значения по большому счету, в каком городе нанять специалиста, в какой точке страны. Его не надо перевозить. Даже не надо давать какой-то суперкомпьютер — человек использует свой только для доступа к компьютеру, который находится в институте.
Офис — не самое важное
— Пути назад нет?
— Думаю, нет. Несмотря на снятие ограничений, я прямо требую от руководителей, чтобы они удерживали определенный процент проектировщиков удаленно — чтобы поддерживать и развивать эту компетенцию.
— Для человека это, конечно, вызов — полностью перейти на работу дома. В том числе и потому, что стирается граница между домом и офисом.
— Это сильно зависит и от характера работы, и от самого человека. Все-таки технические специалисты привыкли работать не в постоянной среде общения, а с конкретной задачей за мониторами. Если созданы нормальные условия дома, если дети не кричат и никто не отбирает компьютер, то вполне нормально можно работать. При этом насильно мы никого не переводим.
— То есть ГСПИ будет развиваться как организация с большой долей сотрудников на удаленке?
— Мы ставим такую задачу. Насколько большой будет эта доля, я пока не готов сказать. Но это точно возможность для развития, быстрого привлечения качественных специалистов.
— Есть ли какие-то компетенции, которых в ГСПИ не хватает?
— Мы наращиваем инжиниринговую составляющую. Два года назад ГСПИ вообще не занимался инжинирингом. А сегодня у института есть проект ЦЯНТа в Боливии.
Мы сначала сделали центр управления проектами здесь, в РАОС. Собрали под боливийский проект смешанную команду из сотрудников ГСПИ и РАОС. Потом этот коллектив высадили уже физически на территорию ГСПИ. Появился другой проект — для Центра им. Дмитрия Рогачева, мы сделали то же самое. Теперь проект в Иркутске — и по нему создано подразделение.
Задача 2021 года, с учетом того что у нас есть несколько достаточно крупных инжиниринговых проектов, организовать своего рода инжиниринговый центр, который позволит распространять лучшие практики и более рационально подходить к ресурсам.
— Какова стратегия развития ГСПИ на ближайшие годы? Каким вы видите институт? Допускаете ли слияние РАОС и ГСПИ?
— Много вариантов. Сейчас идет процесс интеграции, и часть поддерживающих функций мы централизуем, чтобы повысить эффективность, управляемость, скорость принятия решений. Например, юристы-международники в РАОС сильнее — просто потому, что больше международных проектов и опыта. Бессмысленно и в ГСПИ выращивать эту компетенцию. Но та же функция проектирования, конечно, развивается в институте. Мы серьезно занимаемся технологиями проектирования. Привлекаем новых сотрудников. Кстати, и в этой части пандемия создала нам огромные возможности.
