– Евгений Георгиевич, расскажите, пожалуйста, о программе создания отраслевой системы вывода из эксплуатации объектов использования атомной энергии?
– Сама программа по выводу является составной частью Федеральной целевой программы «Обеспечение ядерной и радиационной безопасности» (ФЦП ЯРБ), которая утверждена Правительством в 2007 году и начала действовать с 2008-го. Четвертая часть этой программы, рассчитанная примерно на 30 млрд рублей до 2015 года, включает в себя работы, связанные с подготовкой и выводом объектов из эксплуатации, реабилитацией территорий, инвентаризацией и другими первоочередными процедурами и практическими работами.
– Программа заработала, а каковы конкретные сроки ее выполнения?
– Срок определен пока 2015 годом. Важно понимать, что в программе записаны совершенно конкретные объекты на десятках конкретных предприятий, а также определенные работы, которые мы должны выполнить. На остальных нужно провести подготовительные работы. Фактически только с появлением данной ФЦП началась работа по реальному выводу из эксплуатации объектов столь широким фронтом.
– До этого выводом из эксплуатации не занимались?
– Практически нет. Можно вспомнить лишь ликвидацию производственных корпусов на «Заводе полиметаллов» в Москве и некоторые подготовительные работы на АЭС. Только ФЦП ЯРБ дала реальное бюджетное финансирование для атомной промышленности. По некоторым направлениям (по утилизации РИТЭГов, например) все то, что было сделано до 2008 года, было сделано благодаря международной помощи США, Норвегии, Франции. В основном это был их вклад, их деньги. На основных объектах – АЭС, заводах по изготовлению топлива, на радиохимических комбинатах, оборонных и гражданских, раньше как такового вывода из эксплуатации не было. В основном занимались реконструкцией.
– Что в данном случае означает реконструкция?
– В отличие от США в России чаще занимались реконструкцией атомных объектов. В рамках одного и того же завода меняли технологию, меняли оборудование, строили дополнительные сооружения и создавали дополнительные мощности не на абсолютно новом объекте, а на старом, используя существующие трубопроводы, транспортные пути и прочее.
В США была принята другая концепция. Там, если они строили новый радиохимический завод по новой технологии, то старый бросали и возводили неподалеку новый. Например, в Хэнфорде так было построено четыре огромных радиохимических завода для выделения оружейного плутония, один рядом с другим. Правда, уже сейчас в США выполняется широкая программа полной ликвидации этого ядерного наследия. До 2050 года там будут проводиться гигантские работы.
– То есть у Росатома давно назрела необходимость выводить объекты, а не реконструировать?
– Необходимость назрела довольно давно. Например, это касается заводов по фабрикации топлива – у них существенно изменилась программа. Они выпускали много топлива для оборонных реакторов, сейчас в этом нет необходимости. Эти цеха просто не нужны.
– Выходит, если реконструировать их невозможно, то их проще вывести из эксплуатации?
– Их необходимо ликвидировать: зачистить, дезактивировать и демонтировать грязное оборудование, убрать уран, вывезти отходы, снести или перепрофилировать здания. А лишние здания – это лишние издержки: свет, тепло, охрана, ремонты и так далее.
– А какие планы относительно дальнейших лет, после 2015 года?
– Мы рассчитываем, что следующая ФЦП в рамках государственной программы обеспечит федеральную поддержку о 2020 года. Уже сейчас мы проводим полную инвентаризацию с оценкой затрат на решение проблем вывода из эксплуатации – объемов образующихся отходов, затрат на дезактивацию, ликвидацию, разборку с соответствующей расстановкой приоритетов.
Эти наработки, в принципе, могут лечь в основу долгосрочной стратегической программы ЯРБ до 2050 года. В ней будет четко прописано: когда и что делать, в каком объеме нужны будут средства для удаления завалов, оставшихся после холодной войны, и того, что было сделано в период плановой экономики. Сегодня же мы выполняем текущую программу и находимся пока в самом начале пути. Нам еще много чего нужно осмыслить, набраться опыта, понять, что получается, что не получается. И потом уже грамотно выстраивать стратегию.
– В соответствии с программой до 2015 года необходимо вывести 42 объекта. Осталось не так много – 4 года. По всем объектам работа ведется параллельно или есть приоритеты?
– Есть часть объектов, на которых мы за прошедшие годы делали достаточно мало. Например, вели небольшие работы по местам проведения мирных подземных ядерных взрывов. Правовая ситуация с данными объектами достаточно сложная, первоочередные работы выполнены, и сегодня спешить там не нужно, поэтому мы потратили на них небольшие средства. Но есть объекты, по которым была проведена очень большая работа. Например, вместе с ОАО «ТВЭЛ» мы вывели урановую установку ХМЗ в Красноярске, Радиевый институт им. В. Г. Хлопина отлично поработал на ликвидации последствий «деятельности» первого радиевого завода в Татарстане.
– В Красноярске объект вывели до «зеленой лужайки»?
– До зеленой. Радиевый завод также до зеленой. Были ликвидированы все загрязнения, которые там были, отходы отправили в хранилища. Эта работа была выполнена на высоком профессиональном уровне.
– А еще планируется вывод объектов до статуса «зеленых лужаек»?
– Еще один похожий объект в Республике Коми: там тоже был радиевый завод и мы к нему только приступаем. Проблема в том, что там довольно объемные работы и довести его до «зеленой лужайки» будет достаточно затратно.
– Получается, что вывод до «зеленой лужайки» не является приоритетом?
– По всем объектам такой задачи нет. Более того, я считаю, что это не целесообразно на таких объектах как ПО «Маяк», на территории которого есть значительное загрязнение, старые могильники, Теченский каскад и Карачай. Или на таком объекте как СХК, где тоже было создано много поверхностных хранилищ, включая специальные бассейны Б1 и Б2, где большое количество остановленных реакторных установок, которые вместе с хранилищами создали такую ситуацию, что до «зеленой площадки» очистить территорию практически невозможно. И смысла в этом нет, так как предприятие в целом продолжает работать и будет развиваться.
Мы должны разрабатывать концепцию вывода из эксплуатации для каждого конкретного объекта с учетом разумности. Принцип АЛАРА никто не отменял (от англ. ALARA, сокр. As Low As Reasonably Achievable).
Вместе с тем в ряде случаев при выводе из эксплуатации или реабилитации территорий мы должны снизить радиоактивный фон до безопасного и для персонала, и для населения. В английской фразе для принципа АЛАРА есть продолжение – «принимая во внимание экономические и социальные факторы». Это означает, что на территории, где нет населения, может быть, и нет необходимости тратить значительные средства. Мы лучше будем тратиться на очистку площадок там, где рядом живут люди. Например, вокруг НИИ неорганических материалов в Москве стоят жилые дома, детские сады. А ведь там тоже действовали установки, на которых работали с ураном, плутонием, с продуктами деления. Вот там действительно необходимо выполнять вывод и реабилитацию предельно тщательно.
– Над этим сейчас работают?
– Только начали. В прошлом году ликвидировали установку «Реагентная», сейчас разрабатывается проект вывода из эксплуатации корпуса Б, есть еще корпус А, сложные законсервированные объекты. В общем, там чистить нужно основательно. Подобная ситуация на двух площадках Радиевого института в Санкт-Петербурге.
Могу также предвосхитить ваш вопрос и ответить относительно объектов подземных ядерных взрывов на глубине 200–400 метров. Да, вокруг некоторых скважин присутствует радиоактивное загрязнение, но там никто не живет. Большинство таких объектов – это тайга, тундра, и рядом нет ни городов, ни деревень, ни дорог. И риска получения опасных доз для населения практически не существует. Конечно, необходимо изучить: нет ли риска уноса активности в реку, поскольку, если такой риск есть, то это требует более пристального внимания. Но стараться сделать везде «зеленую лужайку» является неразумной идеей, связанной с огромными и излишними затратами.
– Получается, что по каждому отдельному объекту – отдельная программа?
– Каждый объект требует отдельного подхода. Либо мы его консервируем, «закрываем двери» и оставляем на 50 лет для снижения радиоактивности, либо начинаем его дезактивировать, демонтировать и сносить. Есть и третий вариант: мы его чистим, дезактивируем, демонтируем и устраиваем в этом здании что-то другое, например, хранилище или склад. Фактически это называется конверсия. Взять, к примеру, нашу первую АЭС в Обнинске. Этот объект было решено превратить в музей. Но сначала мы должны сделать все, чтобы посетители музея были защищены от активности, которая осталась в реакторе и его системах. На это выделены необходимые средства, хотя фактически это не полный вывод из эксплуатации.
– И тут, конечно, далеко до «зеленой лужайки»...
– Совершенно верно. Пусть станция стоит как памятник атомной науке и технике. В Америке таких памятников достаточно много. Первый реактор, на котором работал Ферми в Ок-Ридже, превращен в такой же музейный экспонат.
– Получается, что каждый объект уникален…
– У нас есть возможность сгруппировать объекты. На каждом объекте могут быть конкретные нюансы, но в принципе понятно, в какой последовательности и что надо делать в случае ликвидации или частичного вывода таких объектов из эксплуатации.
У нас есть такие объекты, как остановленные промышленные уран-графитовые реакторы (ПУГР). Учитывая, что каждый ПУГР имеет свои нюансы, свою историю, на некоторых происходили отдельные «события», они требуют индивидуального обследования: и радиационного, и инженерного. Это диктует необходимость разработки конкретно привязанной к каждому объекту программы вывода. Но идеологию разработали для всех ПУГРов одинаковую, независимо от того, где они работали: на СХК, в Красноярске или Челябинске. Будем выводить их из эксплуатации методом окончательной изоляции на месте, фактически превращая в пункт изоляции РАО без дальнейшего обслуживания.
– Некая консервация получается?
– Да. А дальше превращение в пункт консервации особых радиоактивных отходов. На СХК уже идут работы по демонтажу систем реактора ЭИ-2. А также разрабатываются технологии создания дополнительных инженерных барьеров с тем, чтобы этот объект не представлял опасности на многие сотни и тысячи лет.
– АЭС еще никогда не выводились, но когда-то ведь надо будет начинать…
– На первой Нововоронежской АЭС достаточно давно остановлены два блока. Там проведены серьезные подготовительные работы, вывезено все отработавшее топливо, зачищены бассейны выдержки. Эти объекты не представляют серьезной радиационной опасности, но тот кобальт, который накопился в ходе эксплуатации, распадаться будет еще достаточно долго. Есть ли сегодня смысл демонтировать корпуса реакторов, резать, разбирать? Скорее всего, нет. И нет необходимости форсировать эту работу, тем более что станция работает. Реконструировали, модернизировали и продлили срок службы пятого блока. Ему еще работать и работать. Рядом строится Нововоронежская АЭС-2. Место достаточно живое, с богатой историей и с хорошей перспективой на будущее. Кроме того, создается опытно-демонстрационный центр (ОДЦ) по выводу из эксплуатации реакторов типа ВВЭР – как центр сбора компетенций в области вывода из эксплуатации атомных станций с блоками ВВЭР.
– Значит – по выводу ВВЭРов будет единая концепция?
– Единый подход к выводу из эксплуатации блоков ВВЭР. Вообще, ОДЦ по выводу – это организационная структура, это не здание, не фабрика и не завод. Мы видим ОДЦ как компанию, которая должна работать на оптимизацию вывода из эксплуатации какого-либо типа установок.
В качестве «дочки» ОАО «СХК» уже создан и работает ОДЦ по уран-графитовым реакторам (УГР) – фактически эта команда специалистов занимается технологиями вывода из эксплуатации не только ПУГР, но и графитовых реакторов Белоярской и Билибинской АЭС.
Наша работа по выводу из эксплуатации тесно связана с еще одной работой, от которой мы очень сильно зависим: создание могильников радиоактивных отходов. Чтобы не хранить демонтированное оборудование там же на площадке, а сразу проводить захоронение, как это делается во многих странах мира, создаются объекты окончательной изоляции. Такие объекты есть во Франции, есть в США – для низко- и среднеактивных отходов. В США также действует геологический могильник для долгоживущих отходов, созданный в толще каменной соли
– У них есть проект Юкка Маунтин…
– Скорее был. Была создана лаборатория в горе, где они проводили исследования. На это было потрачено порядка 10 млрд долларов. Пока, к сожалению, они прекратили свою деятельность, администрация Обамы поставила крест на проекте. И это, конечно, плохо для атомной энергетики США, потому что им фактически некуда девать топливо со станций. Переработку они закрыли полностью и проект геологического хранилища Юкка Маунтин тоже остановили…
– А у нас есть РТ-1, РТ-2…
– Давайте по порядку. Не будем пока говорить про ОЯТ, хотя удаление отработавшего топлива – необходимый этап для дальнейшего вывода. Вывод крупных объектов из эксплуатации приводит к появлению большого количества радиоактивных отходов, и до тех пор, пока у нас не появятся большие объекты для приема этих отходов на окончательное захоронение, вести работу по выводу из эксплуатации довольно сложно. Когда ликвидировали установку в Красноярске, то радиоактивными отходами практически заполнили Новосибирское отделение РосРАО. Это очень затратно с одной стороны, и требует больших мощностей по захоронению с другой. К сожалению, невозможно до конца отмыть бетон, иногда не получается до конца отмыть и сталь. Ведь кобальт не отмоешь – активность находится в толще металла. Поэтому в процессе вывода образуются очень большие объемы материалов, которые необходимо ликвидировать. А ликвидировать просто некуда, некуда все это сложить, если нет могильников! Поэтому мы используем хранилища, которые есть на предприятиях, и должны строить новые. На это нам нужны объекты для окончательной изоляции.
– И все эти проблемы Госкорпорация должна решать сама?
– Если речь идет о разделении ответственности, то, думаю, нам нужно перенимать зарубежную практику: государство выделяет средства на ликвидацию «своего» ядерного наследия, а Госкорпорация формирует фонды на проблемы коммерческих объектов атомной энергетики и промышленности. Сейчас у нас есть ФЦП, утвержденная постановлением Правительства России.
Постановление – это достаточно серьезный нормативный акт, который нам позволил посмотреть немного вперед, дал определенную перспективу, определенные гарантии финансирования.
– Но это просто постановление, наверно желательно закрепить эти гарантии законом на десятилетия вперед?
– Да, желательно ответственность государства закрепить законом. Причем и по накопленному ОЯТ, и по выводу из эксплуатации, и реабилитации территорий.
– Такое законодательство разрабатывается?
– У нас есть проект.
– И по ОЯТ, и по выводу?
– Пока только по ОЯТ. Я надеюсь, в 2012 году мы его представим в Правительство с тем, чтобы дальше оно попало в Госдуму.
– Переработка топлива и вывод из эксплуатации – постоянный процесс. Расскажите, пожалуйста, о технологиях и инновациях в этом направлении.
– Действительно, как только ставятся новые задачи и появляются ресурсы, у нас появляется возможность развивать технологию и оборудование. Не могу сказать, что у нас есть возможность заимствовать зарубежный опыт. Зарубежное ноу-хау – это дорогое удовольствие, скажу я вам. Но зато свои разработки мы можем внедрять гораздо шире. И опробовать их, например, с точки зрения создания и изучения свойств специальных инженерных барьеров на тех объектах, которые мы выводим из эксплуатации.
Раньше мы такой работы даже не вели, а сейчас ее масштабы становятся невероятными. Во ВНИИНМе, например, все время работали над методами дезактивации применительно к проведению реконструкций и ремонтов. Сегодня нам нужна другая дезактивация, с минимумом отходов и уже по выводу из эксплуатации. Конечно, это новые, инновационные разработки, которые найдут свое применение и позволят снизить затраты. Зависимость прямая: меньше отходов – меньше затрат. В области переработки ОЯТ тоже появляются новые идеи. Поэтому мы всерьез рассчитываем, что определенные новые технологические решения сможем довести до промышленного применения примерно после 2015 года.
– Как говориться, были бы идеи, а внедрить – не проблема?
– Это очень важно, чтобы были идеи. Но, к сожалению, не все идеи выдерживают испытания временем и промышленным масштабом. У американцев была абсолютно инновационная технология пирохимической переработки металлического топлива. Инновационное топливо, инновационная переработка…
Они даже создали установку, на которой перерабатывали реальное топливо, и демонстрировали процесс. А кончилось все это тем, что они остановили реактор, демонтировали установку и сказали, что получили большой опыт, но промышленного применения они сегодня не видят. Увы, фактически дальнейшего развития эта технология не получила.
Мы очень пристально смотрим за тем, как развивает переработку французская компания AREVA на крупном заводе на мысе Ла Аг. Французы постоянно и очень последовательно ведут развитие своих технологий переработки внедрение нового оборудования, в том числе для остекловывания высокоактивных отходов.
Кстати, в этом году они внедрили так называемый холодный тигель для плавления высокоактивного стекла. Это, признаться, очень важный шаг вперед. Французы рассчитывают на то, что установка прослужит восемь лет, а может быть и все десять! Это действительно прорыв в области остекловывания высокоактивных отходов.
– А как остекловываем отходы мы?
– У французов, у нас и у американцев – у каждого свои способы остекловывания. Но у нас на РТ-1 и у американцев в Саванна-Ривер достаточно крупные керамические плавители, которые потом будет сложно выводить из эксплуатации. К сожалению, наши плавители работают 5– 6 лет, потом они выходят из строя, и надо строить следующую установку, а отработавшую необходимо некоторое время выдерживать и разрабатывать способ ее демонтажа.
У французов был горячий тигель. Отслужив свой срок (2–3 месяца), он помещался в пенал, герметично заваривался и ставился как отходы для захоронения. Вместо него ставили новый тигель, и стекло варили уже в нем. Так вот, холодный тигель надо будет менять не раз в 2–3 месяца, а раз в 8–10 лет. Вот это и есть яркий пример инновации в атомной промышленности!
– Что более целесообразно? Улучшать свои технологии или, скажем, купить их у французов, как это делают японцы?
– Думаю, надо идти обоими путями. Надо иметь свои технологии, надо иметь что-то, что мы умеем делать, и отработать до промышленного внедрения. А в будущем может и продать эти промышленные технологии тем же французам. А что-то можно и купить, как мы купили в свое время установку «W» для переработки отвального гексафторида урана
– Это может быть рынком? В случае, если, например, Россия научится хорошо выводить объекты из эксплуатации?
– Это может быть рынком. Но, во-первых, сначала такой рынок необходимо создать у себя. Его, к сожалению, пока нет. А, во-вторых, на зарубежный рынок еще нужно пробиться. Рынок вывода из эксплуатации в США, который на сегодня составляет примерно 6 млрд долларов в год, разделен между крупными американскими компаниями. Пробиться туда иностранцам крайне сложно. Известна история, когда в 90-х годах потерпела неудачу английская компания BNFL, пришедшая на американский рынок со своими проектами. После этого вход для нее был закрыт окончательно. Сегодня там работает AREVA, но, насколько я знаю, больших успехов у нее нет.
– Получается, можно бороться только за рынок в новых странах?
– Да, и при этом можно налаживать кооперацию в странах нашего исторического влияния: в Болгарии, Венгрии, Украине и др. Когда у них возникнет необходимость вывода из эксплуатации, можно помогать им в сложных ситуациях и тем самым зарабатывать репутацию.
На атомном рынке очень важна референтность. Наша задача наработать референтность, научиться работать эко- номично, с минимальными дозовыми нагрузками на персонал, с минимальными отходами на своих объектах. Если мы это сделаем у себя, то, естественно, нам будет проще договариваться за рубежом.
– А рынок вывода молодой или его вообще пока нет?
– Рынок вывода сегодня создается заказом государственных структур. Скажем, рынок в США создается госзаказчиком – Министерством энергетики США (DOE), в Великобритании – Агентством по выводу (NDA). Частного вывода из эксплуатации практически нет, а остановленных коммерческих блоков – пока в мире единицы. Выводом из эксплуатации чаще всего в таких случаях начинают заниматься дочерние компании энергетических фирм. Они стараются, чтобы деньги были «в семье», на Западе это вообще распространенная практика.
Например, компания, которая занимается проектом захоронения отработавшего топлива в Швеции, принадлежит энергетическим компаниям Швеции, которые эксплуатируют атомные станции. И попробуйте войти на этот рынок. Я лично не вижу большой перспективы. Вьетнам, Индонезия, Турция заказывают у нас реакторы. А думают ли они дновременно и о выводе из эксплуатации? Нет. По-моему, пока они об этом не думают. Если реактор будет выводиться из эксплуатации через 60 лет, то это будет происходить точно не при этом поколении, которое его строит.
– Хотя, наверно, об этом нужно думать уже сегодня.
– По идее, затраты на вывод необходимо закладывать в стоимость киловатта. Средства на вывод из эксплуатации стандартного блока типа ВВЭР не такие уж большие. Их аккумулирование можно растянуть на 60 лет производства электроэнергии, и получится совсем немного, а можно быстро – за 5–10 лет зарезервировать на вывод конкретного блока. Но «омертвлять» капитал надолго никому не хочется.
– Получается, они наступают на наши же грабли: и мы начали строить атомные реакторы, не задумываясь об их выводе.
– В ряде стран за рубежом компании законодательно обязаны иметь специальные фонды. Другой вопрос – как эти фонды потом защитить и сохранить? В чем их разместить, чтобы они не обесценивались за десятилетия, как не вложиться в мыльные пузыри фондовых рынков, чтобы не оказаться без денег вообще… Это очень сложная тема, и в разных странах разные подходы.
– Получается, что проще через 60 лет попросить денег у государства на вывод?
– Государство не обязано выручать коммерческие компании, но для того чтобы гарантировать отсутствие головной боли относительно вывода из эксплуатации, оно может выпустить закон о том, что средства на вывод, ликвидацию отходов и отработавшего топлива могут размещаться в государственных ценных бумагах, которые должны приносить доход, гарантированно превышающий инфляцию. Может ли сегодня наше Министерство финансов согласиться на такой подход?
– Значит в разрабатываемый закон по ОЯТ невозможно включение таких нюансов?
– Мы исходим из того, что «долгоиграющие» фонды у нас сегодня практически невозможны. Но закон о Госкорпорации такую возможность предусматривает, и поэтому разрабатываем программу работы с ОЯТ до 2030 года по принципу «заработал – потратил».
Не нужно долго держать деньги в фонде ОЯТ, лучше через фонд вложить их в инфраструктуру. Ведь это тоже ценность – вложиться в новое знание, новое производство, это тоже реальный актив.
Также важно, чтобы цена за киловатт-час учитывала все необходимые расходы. Принцип простой: нормальный тариф должен обеспечить безубыточность замыкания топливного цикла и вывода из эксплуатации. И Концерну «Росэнергоатом», и родному государству мы должны говорить, что если конкретная деятельность стоит 100 рублей, то не надо предлагать 50! Иначе мы вместе создаем мину замедленного действия, создаем риски для будущего бизнеса! Важно понимать и помнить: нужные и качественные вещи (а также работы и услуги) не могут стоить дешево, особенно если речь идет о ядерной и радиационной безопасности